Жизнь в России после ренты на нефть
Что мы будем делать, когда кончится нефтяная рента?
Каждый раз, когда власти начинают говорить об окончательном отказе от сырьевой ренты и диверсификации экономики, это на самом деле значит, что вы будете работать за копейки. Есть ли другой вариант?
Логика начальства, рассуждающего о необходимости экстренной диверсификации экономики, понятна: цены на нефть ушли вниз, а их наметившийся рост уже не помогает возвращению валютной выручки к прежним показателям — российским нефтяникам приходится сокращать объем экспорта. В рамках сделки ОПЕК+ Россия взяла на себя обязательства резко снизить добычу нефти — уже в этом году на 9–10%. Последний раз такими темпами добыча сокращалась в 1992–1994 годах. Так что нефть стала дороже, но продать ее получается меньше, соответственно, сокращается и выручка. При среднегодовой цене $30 за баррель Urals нефтегазовые доходы бюджета составят 3,6 трлн рублей в этом году по сравнению с 7,9 трлн в прошлом году. Поэтому важные люди опять заговорили о необходимости отказа от нефтяной иглы и грядущей смене технологического уклада.
Меня всегда удивляла демонстративная убежденность некоторых представителей российской элиты, что только высокие цены на нефть удерживают российскую сырьевую экономику от чудесного преображения в долину высоких технологий. Мол, пока нефть дорогая, невыгодно вкладываться ни во что, кроме той же нефти. А вот как она подешевеет, так наши технологии себя и покажут. Загудят моторами электромобили, засияют экранами смартфоны, ну а про ракеты мы уж не будем и говорить.
И вот вопрос: как именно начальники представляют себе такую трансформацию? Что мы будем производить, как и кому продавать, а главное — откуда мы возьмем на это деньги, которых не будет, потому что закончилась нефтяная рента?
Мировой отрицательный опыт
Допустим, что начальники в своих планах исходят из мирового опыта, согласно которому в случае утраты сырьевой ренты государства, живущие за счет экспорта углеводородов, диверсифицируют свою экономику. Это верно, но кто вам сказал, что такая диверсификация экономики приведет страну к процветанию?
Тот же самый опыт убеждает нас в обратном: ни одна из стран, которая была вынуждена «диверсифицировать» экономику после падения цен на нефть, не смогла добиться каких-то особенных успехов. Все старались, но ничего не получилось. А там где получилось — все равно вышло не то, на что надеялись. Например, Мексика смогла буквально «перевернуть» свою экономику. Тридцать лет назад 70% мексиканского экспорта составляла нефть, а сейчас — 80% экспорта из Мексики обеспечивают промышленные товары, включая такой хай-тек, как компьютеры, медицинское оборудование и автомобили, не говоря уже об одежде и продуктах питания. По «индексу экономической сложности» он отражает, насколько сложна совокупность производимой страной продукции: Мексика, например, опережает Канаду, Испанию и Россию.
Но сама по себе «диверсификация» вовсе не сделала Мексику процветающей страной. Подушевой ВВП по итогам 2019 года составлял в Мексике $10 118 — на тысячу долларов меньше, чем у России, в три раза меньше, чем у Испании, и в четыре с половиной раза меньше, чем у Канады. Мексиканцы вложились в «производство», а на «потребление» средств у них не осталось. Почему так происходит? Потому что современное производство — это очень затратная вещь, а работников требует не так много. Стоимость одного хорошего рабочего места на производстве — даже не самом высокотехнологичном — начинается от $1 миллиона. А денег, как вы помните, нет. Иначе зачем бы нам приходилось затевать очередную «модернизацию»?
Откуда брать деньги?
Наивно думать, что триллион или даже два триллиона долларов, эвакуированных начальниками из страны в годы нефтяного изобилия, когда-нибудь вернутся в Россию. Их и вывели-то потому, что начальники не были уверены в своей способности сберечь свои горы денег внутри системы, которой сами и руководили. Как ни обещают начальники создать «национально-ориентированный предпринимательский класс», заинтересованный в инвестициях в Россию, с этим ничего не выходит. Никто не хочет брать пример с Илона Маска, вложившего заработанные на компьютерных программах деньги в высокотехнологичное производство. Среди российских «форбсов» есть люди и побогаче Маска, однако строить с нуля частную космическую компанию никому из них даже в голову не пришло. Поэтому у нас есть частные угольные карьеры, нефтяные вышки, горно-обогатительные комбинаты. А частной космонавтики в России нет. Хотя в 2001 году сам Маск приезжал в Россию — предлагать сотрудничество. Только ничего не получилось.
Может быть, начальство рассчитывает на какие-то иностранные инвестиции? Нет, не рассчитывает. Потому что понимает: для международных корпораций Россия (как и любая страна Восточной Европы, кстати) представляет собой всего лишь одно из возможных направлений для экспансии капитала. А интернациональный капитал чрезвычайно мобилен и легко перемещается в любую страну, где условия для него покажутся лучше. Будет спад — черт с ним, закроем производство и выведем деньги. Не в первый раз и не в последний. Конечно, в России есть предприятия, принадлежащие международным концернам, но в мировом масштабе их деятельность — это сдача копейки с рубля. Нет тут ничего такого, чем глобальные корпорации не были бы готовы пожертвовать в действительно кризисной ситуации. Если в нулевые еще можно было иметь какие-то иллюзии относительно светлого будущего российского потребительского рынка, то сегодня с ним все понятно — можно не рассказывать про материнские капиталы и индексации пенсий. $11 000 подушевого ВВП в России — это не Румыния ($12 500), не Польша ($15 000) и не Уругвай ($17 000).
Это ведь не только российская, но и восточно-европейская проблема (да и вообще проблема «догоняющих» стран). Какие еще преимущества существуют для Doing Great International Business in Russia, кроме низкой заработной платы персонала при его сравнительно высокой квалификации? А если эта заработная плата начнет расти, то привлекательность инвестиций в производство в России сразу снизится.
Замкнутый круг
Поэтому, махнув рукой на иностранные инвестиции, российское начальство предпочитает либо сохранять лучшие активы в государственной собственности, либо отдавать их в управление доверенным олигархам.
Но и в этом случае «государственные собственники» не могут быть заинтересованы в росте доходов своих работников. Во-первых, с точки зрения соблюдения личных интересов «отечественные» олигархи ведут себя ничуть не лучше «зарубежных». Если придется платить зарплаты «как в Германии» или хотя бы «как в Польше», так проще и производство разместить там же. Во-вторых, в России крайне раздут «бюджетный сектор», и если вы начинаете повышать доходы «в бизнесе», вы и получите переход рабочей силы «бюджета» в «бизнес». Тогда властям придется повышать зарплату тем, кто останется работать в бюджетном секторе, и тем, кого оно нанимает для своей защиты, иначе его наемники потеряют мотивацию выполнять приказы начальства.
Есть и третье обстоятельство, самое для нас неприятное. Сейчас антикризисная политика выглядит так, будто начальство пытается как-то использовать в своих целях накопления россиян. Отсюда идеи с выпуском облигаций для финансирования различных проектов и «обнуление» малого бизнеса: пусть вместо того, чтобы тратить деньги на какую-то самодеятельность, люди отнесут их в банк. Одновременно нежелание начальства компенсировать гражданам утраченные доходы, и рост безработицы оборачивается снижением стоимости труда. Понятно, что именно за счет этого начальники и будут пытаться повысить корпоративные прибыли. Но слишком дешевый труд убивает мотивацию к инновациям: зачем вкладываться в высокие технологии, когда за воротами предприятия полно желающих работать за копейки?
Получается замкнутый круг: когда вы пытаетесь повысить рентабельность бизнеса за счет дешевого труда в расчете на то, что бизнес инвестирует прибыль в инновации, а бизнес не хочет инвестировать в инновации, потому что это не имеет смысла, когда у вас есть избыток дешевого труда. А что же делать?
Есть ли выход?
Альтернативный вариант — повышение стоимости труда и развитие массового потребительского рынка. В этом случае вы действительно создаете мотивацию бизнеса к инновациям и к развитию сервисной экономики. Но в этом случае возникает другая проблема: зачем кому-то развивать производство, если труд на нем будет дорог, а потребности разбогатевших граждан проще удовлетворить с помощью импорта из стран, где труд дешев? А если кто-то и будет нанимать «дорогих» работников, вооружая их современным оборудованием, то он будет нанимать их по минимуму — и тут вы получаете высокую безработицу.
Но что произойдет, если деньги, которые вы «вкладываете» в создание рабочих мест (помним, что цена одного такого настоящего high-tech места — минимум миллион долларов), вы просто положите в банк хотя бы под 1%? В год такой процент составит десять тысяч долларов. По российским меркам — неплохая зарплата, не говоря уж о пособии. Может быть, вместо «инвестиций в производство» лучше все-таки «инвестировать в людей»? А уж те сами купят все, что им нужно, создадут необходимый спрос, за которым потянется и бизнес? Может быть, этим бизнесменом окажется какой-нибудь новый Илон Маск?
Но этого мы не знаем наверняка. Может быть, рост доходов действительно спровоцирует спрос на какие-то высокоэффективные производства или сервисы. А может быть, дополнительные деньги обернутся ростом спроса на уже существующие товары и услуги, вдобавок импортные. Такое мы уже видели в середине нулевых. А мы помним, что валюты для оплаты этого самого импорта нам не хватает уже сейчас: нефть-то подешевела. Получается и так плохо, и так нехорошо. И самое неприятное — нет хорошего примера для подражания, как выйти из «бедных» в «богатые. Единственный кейс, который приходит на ум сходу, — это Ирландия. Еще полвека назад она была одной из самых бедных стран Европы, а потом оказалась одной из самых богатых: в 2019 году — почти $78 000 подушевого ВВП. Но «ирландский рецепт успеха» предполагает полную открытость экономики в сочетании с очень высокими расходами на образование. Квалифицированные инженеры и ученые, хотя бы и дорогие, — высокая ценность сама по себе, в этом случае у потенциального инвестора возникает мотивация «купить» их, чтобы производить что-то очень дорогостоящее.
Но образование — дело сложное, требует высокого уровня коммуникаций, и концентрации населения. И никаких социальных дистанций: вам придется собирать много лучших в одном месте. Но если у Вас получится — с мечтой о производственных комплексах и великих стройках капитализма вам придется расстаться. У вас будут большие города, где вы соберете очень много умных людей, поля, где будут работать фермеры (сельское хозяйство сейчас — это тоже высокие технологии), а вот производство вам понадобится такое, чтобы как можно меньше людей делало как можно больше дорогих товаров. А как быть с теми, кому в этом разделении труда не найдется места? Платить пособия, причем достаточно высокие. Иначе подешевеет труд всех остальных.
Дмитрий Прокофьев, экономист, для «Новой»
https://novayagazeta.ru/articles/2020/06/16/85867-zhizn-posle-renty
***
Почему роста ВВП недостаточно для процветания общества
Решение проблемы бедности в любой стране является сложной и долгосрочной задачей. Чтобы предлагать действенные рецепты решения проблемы бедных, необходимо изменить взгляды на ключевые экономические процессы: экономический рост, технологический прогресс и занятость.
Сегодня многие эксперты рассматривают эти три показателя как самостоятельные цели экономической политики. Если некоторая страна добивается высоких темпов экономического роста, перенимает передовые технологии и не страдает от высоких показателей безработицы, то принято считать, что ее экономика вполне благополучна.
Такой взгляд, однако, справедлив лишь для отдельных эпох в некоторых странах. Речь, например, идет о 1950–1970-х годах в США, когда экономический рост в этой стране был более инклюзивным и затрагивал доходы широких масс населения. Рабочие места были качественными, т. е. характеризовались стабильностью, неплохими и растущими доходами и хорошими условиями труда.
Когда занятость и экономический рост отличаются такими свойствами, то снижение безработицы, рост экономики и технологический прогресс вполне можно рассматривать в качестве самостоятельных целей, которые повышают благосостояние широких масс. Но так происходит не всегда. Низкий уровень безработицы в Соединенных Штатах в 1968 году и в 2019-м могут быть похожими с количественной точки зрения, однако содержательно это будут два довольно различающихся друг от друга результата. Настолько различающихся, что сегодня в США заметно ослабла отрицательная корреляция между занятостью и числом самоубийств.
Похожая ситуация складывается и в России, недавно вошедшей в число мировых лидеров по числу самоубийств. Уровень безработицы в российской экономике, как правило, невысок, однако значительная часть рынка труда состоит из рабочих мест, которые характеризуются низким уровнем дохода, отсутствием карьерных возможностей и более тяжелыми условиями труда (профессии водителей, продавцов, охранников и курьеров). В таком случае борьба с безработицей не идет рука в руку с решением проблемы недостаточных доходов. Поэтому увеличение уровня занятости не следует рассматривать как самостоятельную цель экономической политики. Это всего лишь один из ее инструментов, причем недостаточно сильный.
Такими же инструментами являются экономический рост и технологический прогресс. Рост ВВП может затрагивать лишь отдельные группы населения, оставляя доходы других сообществ в стагнации. Технологический прогресс может не дополнять труд, а заменять его. По некоторым оценкам, каждый робот сегодня заменяет 3,3 рабочих места в Соединенных Штатах. Возможность работать удаленно оказалась полезной во время карантина, но на длинной дистанции как и в США, так и в России этот процесс выталкивает многих работников в сектора, в большей мере связанных с выживанием. Открывшиеся возможности дистанционной работы дали многим работодателям инструмент, позволяющий нанимать работников из любого региона. Конкуренция между работниками становится выше, и зарплатным ориентиром для работодателей могут стать регионы с более низким уровнем оплаты труда. Работы у нанятых таким образом сотрудников будет много, зарплаты останутся низкими, отношение со стороны работодателя будет в большей мере напоминать отношение надсмотрщика. Все это черты рабочих мест невысокого качества.
Далеко не всякая технология полезна для развития догоняющих экономик, к которым относится и Россия. Если главным преимуществом страны являются ее трудовые ресурсы, то технологии должны способствовать усилению этого преимущества, а не нанесению вреда тем группам, на которых оно базируется. Для того чтобы искоренить бедность, необходимо переосмысление основных экономических процессов, которые, как считалось, решают эту проблему автоматически. Как мы видим, это часто совсем не так. Выход из бедности требует коллективных усилий со стороны государства и общества. А иначе общепризнанные рецепты могут оказаться в лучшем случае бесполезными, а в худшем — вредными.