Юлия Латынина. Поднебесная. Версия 3.0 Заметки либертарианца

Говорить о Китае вообще - не всегда правильно, как не всегда правильно говорить вообще о Европе. Китайские провинции отличаются друг от друга не меньше, чем сицилийские крестьяне от финских фермеров. Главное различие проходит между богатым побережьем, где давно начались экономические реформы, уровень жизни не уступает Европе, деревни давно уже стали процветающей частью промышленного мегаполиса, — и внутренними районами, где силы партии царствуют безраздельно, а в селах страшно и скученно.

Часть первая

Смог

Для человека, который привык по утрам бегать 15 км, Пекин — паршивейшее место на свете. В Пекине всегда летом смог, как в Лондоне в XIX веке. У Конан Дойля Шерлок Холмс зажигал спичку, чтобы прочесть надпись на лондонской стене днем, а строили Лондон из кирпича, потому что его не разъедал смог, как мрамор и железо.

В XIX веке над Британской империей не заходило солнце, и Лондон — город нищих, работных домов и жуткого красного кирпича, неподвластного смогу, был центром этой империи. Потом со смогом покончили, но вместе с ним, как выяснилось, развеялась и империя.

Смог развеялся над Лондоном — и повис над Пекином.

Сериал

Русский продюсер приехала посмотреть, как снимаются китайские сериалы. Рассказывает: «Они работают без выходных и по 18 часов в сутки. Они бегают по съемочной площадке. Не ходят, а бегают». Потому что за их спиной стоит очередь тех, кто побежит вместо них.

Русский трейдер продает Китаю химическое сырье. Рассказывает: «Китайские чиновники и главы госкорпораций работают без отпусков и выходных. Первая встреча — в семь. Последняя — в два. Заниматься бизнесом в воскресенье — норма». За спиной чиновника тоже стоит очередь тех, кто готов вставать в шесть и ложиться в три.

Знакомая итальянка рассказывает со смехом: «В Милан китаянка из богатой семьи приехала учиться индустрии моды. Замучила всех, потому что могла позвонить по бизнесу в воскресенье. Люди ей говорили: «Но сегодня же воскресенье». А она отвечала: «Но я же плачу вам деньги». Раньше такое рассказывали об американцах.

Труд

Труд сделал из обезьяны человека, а из Китая — сверхдержаву.

В Китае есть целые деревни, в которых в каждом дворе производят запорную арматуру. Деревни, в которых в каждом дворе делают мебель. В Фошане — прибрежном городе в провинции Гуаньдун — улица, заполненная образцами этой мебели, идет через весь город.

Помните «большой скачок вперед» и печки, в которых плавили сталь в каждом дворе? Черт знает как это возможно с технологической точки зрения, но то, что не удалось Мао, удалось тысячам частников. Я знаю историю китайского миллионера, который — как и вся его деревня — начинал с такой печки во дворе. Потом у него появилось две печки. Потом три. Потом родичи скинулись на кредит, и у него появился заводик. Потом — завод. Потом — второй…

«Родичи скинулись на кредит» — это вообще очень частый способ финансирования в Китае. Хотя деньги можно взять и в банке. Банк развития Китая — один из крупнейших и прибыльнейших в мире, и, разумеется, государственный; но минимальный кредит, который можно взять в банке, составляет 3 тыс. юаней, или 500 долларов. Почувствуйте разницу с нашим ВТБ.

Еще недавно химическое производство в Китае могло выглядеть так: стоит во дворе в деревне контейнер (обычный, в котором товар возят), и в него заливают реагенты. И начинается реакция. Что там за варево получается и куда оно из этого контейнера течет — это вопрос отдельной эпиталамы.

Китайские рабочие, приехавшие из сел, вкалывают по 12 часов в сутки, с одним перерывом на обед, с тремя перерывами на сортир, спят тут же, в бараке, и получают 500 долларов в месяц, но не думайте, что они их тратят. Они их сберегают. Через пять лет такого каторжного труда китаец получит 30 тыс. долларов. На эти деньги он откроет лавку, и с этого начнется его путь к богатству.

Образование

Сильней необходимости труда — только необходимость образования. Благодаря системе экзаменов и уникальной бюрократической традиции образование было фетишем для китайцев в течение последних двух тысяч лет. Как американец мог стать миллиардером, так китаец, получив образование, мог из крестьян стать первым министром. На обучение сына откладывает деньги вся семья, годами, — ведь это и ее шанс выбраться из нищеты.

Образование платное, даже в школе, и это правильно, ибо пример России доказывает — то, что не имеет цены, не имеет и ценности.

В американских университетах учатся 64 тыс. китайцев (против 1,5 тыс. русских), и большинство этих китайцев вернется домой (часто — поработав в США и получив американский паспорт). В каждой крупной китайской госкорпорации обязательно найдется один-два руководителя с американским паспортом, безупречным английским и европейским именем перед китайской фамилией.

Индонезия

Знакомый прилетел в Пекин из Индонезии.

— Странная страна, — говорит он про Индонезию. — Когда Сухарто был у власти, он приказал всем школьникам в стране покупать обувь в компании, которая принадлежала его внуку. Теперь Сухарто давно нет, и новый президент только что обязал чиновников покупать обувь у местного производителя, который, по слухам, принадлежит его зятю. — Замолкает и мечтательно произносит: — Здесь бы за такое расстреляли.

Россия

Россию китайцы называют «медленно тонущий корабль».

Неоднородность

Для большинства стран третьего мира, как и для Англии XIX века, характерна беспорядочная урбанизация — когда сельское население бежит в город и селится там, без работы, в бараках и фавелах. В Китае без разрешения и без квоты из села не уедешь, и именно поэтому в Пекине нет ничего, похожего на ужасающий диккенсовский Лондон. Китайские рабочие все равно работают так же, как в Лондоне в работных домах, но чтобы иметь право на каторжный труд, надо еще получить бумажку.

Избыточного населения в центральных и западных провинциях насчитывается сейчас где-то 150 млн, и по правде говоря, молодому человеку из села, если он не получил разрешение на выезд и если у него нет денег на университет, ничего не светит. Единственная его надежда — армия, куда очередь и конкурс. Это очень несправедливо, но, возможно, страшный закон человеческого развития заключается в том, что развитие происходит быстро именно тогда, когда в затылок тебе молчаливо дышат те, кто несправедливо — именно совершенно несправедливо! — лишен права на образование и богатых родителей.

Домашние животные

В Пекине нет зелени, домашних животных и детей. Те, которые есть, избалованы и раскормлены. Пекинские девушки похожи на ангелов. У них точеные фигурки и походка кинозвезд. Единственными толстяками, которых я видела на улицах Пекина, были европейцы. И — дети. Поколение «маленьких императоров», плод политики ограничения рождаемости, дети, которых балуют две бабушки, четыре прабабушки, четыре прадедушки и вся остальная семья.

Советское прошлое

Советское прошлое лежит на Пекине тяжелым клеймом.

Поймите правильно. Пекин — город богатый и обеспеченный. Это не Манила и не Бомбей, где ты выходишь из такого же, как в Лондоне, «Мариотта» и видишь третий мир с нищими и попрошайками. Это тем более поразительно, что еще 30 лет назад Пекин состоял из площади Тяньаньмэнь с портретом Мао, глухого компаунда, где жила компартия, и сахэюаней, где все стучали друг на друга и где на весь квартал убогих домов была одна уборная.

20 лет назад трафик в Пекине был такой: одна полоса для велосипедов, другая — для машин. В прошлом году из-за перенаселенности Пекина машинами была введена квота: 240 тыс. машин в год, и право купить машину разыгрывают в лотерею. Машины по главным улицам едут в шесть рядов, и над светофорами горит схема соседних улиц и пробок: впрочем, китайская пробка, в отличие от московской, всегда едет.

Но советское прошлое лежит на Пекине, как и на Москве, неистребимым клеймом. Казенные здания, унылые коробки новых домов (пускай и с двумя ватерклозетами на квартиру), забитые машинами перекрестки, почти полное отсутствие зелени, скудные городские парки, над которыми непременно торчат традиционного вида воротца с красной загнутой крышей, смотрящейся довольно нелепо в этом царстве перемешанного со стеклобетоном совка. На примере Пекина и Москвы видно, что ничто так не убивает город, как коммунизм.

Почему Пекин?

Вообще Пекин — отвратительное место для столицы, как, впрочем, и Москва. Ленин вернул столицу в Москву из Санкт-Петербурга, потому что Кремль не так легко было взять, как Зимний дворец.

Черт его знает, почему Мао сделал столицей Пекин, может, тоже из-за глухих стен Запретного города? Это, в конце концов, столица маньчжурских завоевателей, все равно как в России ставка Батыя. И ни черта исторического в этом Пекине нет. Это вам не европейские города с многочисленными частными особняками и соборами. Пекин при маньчжурах был Запретный город, а вокруг — вселенская срань. При коммунистах стало то же самое плюс смог.

Пекин расположен крайне неудачно, в кольце гор, еще двадцать лет назад это кольцо заполнял смог от бесчисленных угольных печек, которыми отапливались сахэюани, и металлургического комбината в черте города. Теперь на месте сахэюаней встали удобные небоскребы, а меткомбинат вывели из города к Олимпиаде, и весь смог в Пекине — от бесчисленных автомобилей, за двадцать лет сменивших бесчисленные велосипеды.

Разница

Разница же между Москвой и Пекином в том, что за пределами 14-миллионного Пекина лежит полуторамиллиардный Китай, многие города которого богаче Пекина, как Нью-Йорк богаче Вашингтона.

А за пределами сытой и модной Москвы ничего нет. В прошлом году я ехала на машине от Петрозаводска до Москвы и по пути вдоль дороги не видела ни единого дома, в котором физически можно жить. Правда, и небо над всей дорогой было голубое, а ценность голубого неба понимаешь только тогда, когда не видишь его неделю.

Я понимаю китайцев, которые уезжают в Европу просто потому, что небо там голубое, в речках течет вода, а не таблица Менделеева, и еда нормальная, ибо, увы, китайская еда сделана примерно из того же, из чего сделаны китайская вода и китайский воздух. Это большая проблема для нынешнего Китая: отток мозгов в поисках даже не свободы, а просто голубого неба. 65% купленных в прошлом году в Лондоне домов купили богатые китайцы.

Новые левые

Китайский журналист из числа новых левых жалуется мне с напором:

— Чиновники и богачи забрали все наши деньги! Они пируют на банкетах, а мне не на что квартиру купить! Эта несправедливость происходит из-за того, что страна лишена свободы!

— Вы уверены, — осторожно спрашиваю я, — что это ваши деньги чиновники проедают на банкетах? И что если разделить деньги, потраченные на банкеты чиновников, на всех нищих Китая, то каждый из них сможет купить себе квартиру в Пекине?

— Вы знаете, как они управляют страной? — горячится мой собеседник. — Они лгут народу! Они затыкают рот СМИ! Они после катастрофы поезда похоронили вагоны вместе с телами. Все это — из-за отсутствия демократии. Раньше ведь квартиру давали всем!

Самая идиотская фраза

Самая идиотская фраза, которую я слыхала — и постоянно слышу о Китае, — звучит так: «Китайское экономическое чудо основано на беспросветной нищете народа. Кончится нищета — кончится и чудо».

Как будто в Китае это происходит за чем-то другим, кроме как чтобы кончилась нищета. И как будто есть какой-нибудь способ покончить с нищетой.

Источник   

Часть вторая

Перемены

Если попытаться одной фразой выразить мои впечатления о Китае, то эта фраза: «Скорость перемен».

Развивающееся общество — как взлетающая ракета. Гигантское ускорение порождает гигантскую перегрузку. Каждый новый момент времени — новая ситуация, малейший перекос — и все взорвется, но эти нагрузки именно и являются следствием того, что ракета взлетает.

Китай меняется быстрее, чем модели iPhone. То, что вы слышали о Китае позавчера, вчера уже устарело, то, что вы слышали вчера, устарело сегодня.

Внутреннее потребление

Последние три тысячи лет китайцы занимались тем, что сберегали. Американцы тратят, русские пьют, китайцы сберегают. В плохие времена китайцы сберегают больше. Это такой ответ китайца на кризис — сберегать больше.

После кризиса 2008 года партия объявила программу стимулирования внутреннего спроса. Программа получилась, как все у китайской компартии. Однако результатом стал дикий взлет цен. Мой «новый левый», предлагавший забрать деньги за банкеты и купить на них квартиры, не зря жаловался. Цены на жилье в Пекине сейчас выше, чем в Москве. Результат — социальное недовольство.

В Китае вообще все очень конкретно. Раз они едят на банкетах, а я не могу квартиру купить, значит, нам нужны свобода и новый Мао.

Огораживание

В Китае сейчас, как в Англии в свое время, происходит всеобщее огораживание — крестьян сгоняют с земли. Только в Англии, как вы помните из учебника истории, это сделали овцы, а в Китае это делают девелоперы.

Согнать крестьянина довольно легко, земля государственная, у крестьян она в аренде, есть прописанные механизмы изъятия, и когда много лет назад закон принимался, то он был для крестьян вполне выгоден. Крестьянин получал статус городского жителя со всеми бенефитами и цену трех лет урожая.

Теперь бенефитов нет, а разница в цене сельскохозяйственной земли и того жилого комплекса, который на ней построят, — астрономическая.

Соответственно, девелоперы нанимают бандитов, чтобы уговорить крестьян, а китайские крестьяне, которые замечательно организованы (все великие династии Китая погибли в результате крестьянских восстаний), частенько дают им отпор. 70% народных возмущений связаны с землей. Самая крупная битва произошла в октябре 2004 года возле городка Диэян, в провинции Гуандун, когда несколько тысяч крестьян бросали самодельные бомбы в несколько тысяч полицейских.

Порог вхождения в бизнес

20 лет назад порог вхождения в бизнес был, как в Америке времен Джека Лондона. Ты мог приехать из деревни, в 16 лет открыть лавку и стать миллиардером. Именно так начинал свой путь Хуан Гуаньюй, хозяин Gome Appliаnces, который еще три года назад был самым богатым человеком в Китае, а потом сел за инсайдерскую торговлю. Иные студенты с Тяньаньмэнь (если их не убили) стали миллионерами. Понятно, что если тебя давили танками, а потом ты стал миллионером, то порог вхождения в бизнес — ноль. Не нужно ни связей, ни капитала, ни образования.

Сейчас миллионеры выросли, у них дети, дети образованные, у членов партии тоже дети, все чешут друг другу спину, новая элита — и порог вхождения в бизнес очень вырос. Тебе нужно образование, нужны связи, для образования нужны деньги. За двадцать лет все поменялось.

Дети

Все знают, что в Китае нельзя иметь больше одного ребенка на семью. За это исключают из партии и лишают социальных благ. Но ведь на богатых-то эта мера не действует, а богатых в Китае теперь полно: «Ламборджини» в нем в прошлом году было продано больше, чем в любой другой стране. Понятно, что, когда ты покупаешь «Ламборджини», а тебя грозят лишить бесплатного детского садика, это мало пугает. Проблема — они не заводят второго ребенка. Можно — а уже не заводят.

Кстати, этот биологический парадокс — с детьми — может быть, лучше всего характеризует скорость перемен. Нынешнее поколение богатых китайцев, фантастически успешное, перебравшееся за двадцать лет из сахэюаней в небо¬скребы, — это продукт такого социального дарвинизма, перед которым даже Англия XVIII века отдыхает. А какими будут их дети, «маленькие императоры», над которыми дрожат две бабушки, двое дедушек и четыре прабабушки,  — раскормленные поросятки, наследующие худым и подтянутым взрослым?

Китай, как айфон

Итак, еще раз: все, что вы слышали о Китае еще два года назад, может быть неправдой. Китай совершенствуется, как модели компьютеров. Вчера компьютер занимал целый этаж, а сегодня лежит в сумке. И все, что вы знаете о вчерашнем компьютере, устарело.

Вам говорили, что в Китае губернаторов увольняют, если у них в провинции не растут иностранные инвестиции и ВВП? Уже неправда. Совсем недавно партия сказала — у нас слишком быстро растет ВВП. Экономика перегрета. Растет стоимость жилья. Китайские банки объявляют рекордные прибыли, что лучше, чем объявлять рекордные убытки, как западные, — но это прибыль за счет переоценки активов. ВВП вырос за счет роста цен.

И для губернаторов вводятся уже другие параметры, например, количество занятых. В городе Чунцин провинции Сычуань была история — бизнес стал жаловаться на мафию. В один день назначили нового секретаря горкома — Бо Силая — и арестовали 300 полицейских. Теперь Бо Силай ввел новую моду — там народ собирается по утрам и поет революционные песни. Народу очень нравится.

Преимущества без недостатков

Китай перенимает все преимущества демократии без всех ее недостатков. Это не моя фраза, ее подарил мне мой приятель Владимир Невейкин, бизнесмен и китаист.

У демократии есть два колоссальных преимущества перед любым видом правления — сменяемость руководства и обратная связь. Со сменяемостью все просто, это правило, учрежденное Дэн Сяопином:  через десять лет руководитель должен уйти. Ушел сам Дэн, ушел Цзян Цземинь, сейчас уходит Ху Цзиньтао, преемник известен — Си Цзиньпин.

Преемник известен заранее, неизвестны его взгляды. Причем в Китае эти взгляды будут неизвестны, даже когда он уйдет. Потому что решения будет принимать не он один, а все 9 членов политбюро.

Это очень важно понять: Китаем правит не один. Китаем правят немногие. Высшее руководство компартии, не соблазняя народ и не пляша публично на костях Мао, похоже, тихо поклялось, что больше ни за что и никогда Китаем не будет править один человек.

Обратная связь

Одна из самых популярных социальных аксиом гласит, что в демократиях через выборы и через свободную прессу существует обратная связь между правительством и народом, и это делает режим устойчивым.

В Китае ни выборов, ни свободных СМИ нет, но обратная связь очень высока. Это вопрос выживания власти. Как я уже писала, в Китае народ организован превосходно, и все великие китайские династии пали в результате народных восстаний.

Локальные волнения — когда община сообща громит девелопера, требует перенести вредное производство или забрасывает камнями полицейский участок, — случаются довольно часто, но это именно локальные пожары, которые не опасны. Опасны они станут в двух случаях — если они превратятся во всеобщий пожар с помощью некоей идеологии (это могут быть рациональные и законные требования прав и свобод граждан, а может быть, и безумная секта вроде фалунь гун) или если власти не будут на них реагировать.

Поэтому власть реагирует и прислушивается.

Один из самых удивительных инструментов обратной связи — это агентство «Синьхуа». «Синьхуа» отличается от прочих новостных агентств тем, что его журналисты зачастую пишут статьи для внутреннего пользования. Это совершенно официально. Есть статьи для внутреннего, есть для внешнего пользования. Есть глава «Синьхуа» в провинции, и это второй человек после партсекретаря. Он занимается чем-то средним между журналистикой и внутренней разведкой.

Сейчас появился второй механизм обратной связи — блоги. Все знают, что в Китае нет свободного интернета и запрещены Twitter, YouTube и Facebook. Это на 40% коммерческая история, потому что в Китае 300 млн потребителей интернета (в абсолютных цифрах это больше, чем в любой другой стране, включая США), и жалко их отдавать иностранным дьяволам, а на 60% — политическая, потому что китайцам важно, чтобы поставщик данной услуги и его сервер находился на территории Китая и в любой момент снял бы что-то или был отключен.

При этом вместо Google есть Baidu, а вместо Twitter — куча китайских микроблогов (а китайский микроблог — это вам не английский, 140 иероглифов — это не 140 букв), и в них сидят 300 млн человек.

Среди них, разумеется, хватает китайской сурковщины. За поддерживающий правительство коммент вроде бы платят по пол-юаня, но самое главное — в Китае отслеживают то, что пишут в блогах, в рамках обратной связи. Правда, логику китайской бюрократии трудно понять. Например, в 2009 году, в разгар погромов в Урумчи, Китай запретил сразу три местных клона «Твиттера» — «Фанфу», «Цзивай» и «Дигу», заподозрив их в том, что погромщики использовали их для координации. Новые клоны «Твиттера» вроде бы имеют внутреннюю цензуру — там сидит целая команда, которая проверяет сообщения.

Но вот парадокс — сразу после недавнего крушения скоростного поезда по местным микроблогам пронеслась лавиной волна сообщений о том, что власти спешно похоронили вагоны вместе с телами. Это было заведомое вранье, геббельсовщина настолько откровенная, что я лично не сомневаюсь, что ее придумали либо фалунь гун, либо «новые левые». Но удивительно, что ее не останавливали — похоже, что китайская власть хотела померить скорость распространения эпидемии и замерить градус недовольства.
В Китае, в отличие от России, к интернету реально прислушиваются. Когда два года назад парочка студентов, Ли Лигуо и Бай Ванлун, записали всколыхнувшую интернет «Песенку муравьев», ее обсуждал Всекитайский съезд народных депутатов.

Мгновенная реакция

Когда я говорю, что обратная связь в Китае иногда лучше, чем в демократии, я имею в виду следующее. Во-первых, авторитарная власть решения принимает мгновенно. Начинаются погромы в Синьцзяне — мгновенно туда вводится армия. Население протестует против химкомбината в Даляне — мгновенно принимается решение перенести химкомбинат. Лондонских беспорядков в Китае не было бы, потому что на следующий же день на улицах китайского Лондона стояли бы танки.

Во-вторых, у демократий есть неприятная проблема — проблема положительной обратной связи. Связь-то есть, но очень часто она расшатывает систему. Если СМИ под влиянием левых начинают писать, что система несправедлива, что бедных обидели, что надо все поделить, то бедные очень быстро начинают верить, что им надо не богатеть. Им надо делить.

Вот это тоже надо иметь в виду. Если в авторитарном обществе очень велика опасность положительной обратной связи, которая заключается в том, что СМИ врут для власти, а власть верит в свое вранье, то в демократическом обществе очень велика опасность, при которой СМИ угождают большинству, а большинство верит в собственное вранье.

Коррупция

Если что и может остановить экономический рост в Китае, то это коррупция. Коррупция эндемична для любого общества, построенного на всемогуществе бюрократии, а китайская бюрократия очень могущественна.

Вообще каждая страна и эпоха создают свои термины для описания тех деловых отношений, которые в ней есть. Такие понятия, как «капитал» или «компания», не существовали в Древнем Риме, а потому там не было ни капитала, ни компаний. В России есть свои непереводимые бизнес-термины — «распил», «откат» и «занос».

В Китае такой непереводимый бизнес-термин — это гуаньси. Гуаньси — это связи.

Допустим, ты бизнесмен, у тебя есть некий проект. Ты приходишь к чиновнику. Ты просишь его об услуге. Он тебе ее окажет бесплатно, особенно если он должен ее оказать. Вот если партия в этот момент просит прекратить открывать рестораны и начать открывать IT-бизнес, и ты пришел с IT-бизнесом, то тебе все будет бесплатно, зеленый свет, никто у тебя деньги не будет вымогать. Но вот если ты сделал сделку, и чиновник тебе помог, и вы посидели в ресторане (в Китае это очень важно), и напились вместе (это не менее важно), и он тебе помог и со второй сделкой, и с третьей, то, может быть, если тебе повезет, родственник этого чиновника войдет с тобой в долю. И на смазанных колесах эта телега поедет еще веселее.

Гуаньси — это не всегда коррупция, но коррупция — это всегда гуаньси.

У меня вообще ощущение, что, когда говорят «коррупция», в разных странах под этим разумеют совершенно разные вещи. Это как говорят: H2О, только у одних — это тропический ливень, а у других — вечная мерзлота.

Вот есть, допустим, Индия. Демократическая страна с чудовищным уровнем коррупции. «Я приезжаю делать проект, — рассказывает мне знакомый бизнесмен, — и мне открыто говорят, что вы, инвестиционные банкиры, получаете от сделки success fee. Я тоже хочу success fee». И проблема не в том, что он хочет деньгами и заранее, а в том, что через два года проект не сделан, проходят выборы, старый чиновник вылетает, новый хочет новую success fee. И человек, который мне это рассказывает, рад, что в Китае чиновники хотя бы не избираются.

Вот есть Индонезия — в которой правительство обувает своих граждан в буквальном смысле в обувь с фабрики родственника президента. В Китае за такое расстреляли бы в 72 часа.

Вот есть Россия, в которой вообще все за пределом добра и зла: и деньги возьмут, и дела не сделают, и еще, если возмутишься, посадят, чтобы под ногами не путался.

Так вот,  должна сказать, что так, как в Индии, Индонезии или России,  в Китае просто не бывает. Чтобы «деньги вперед» — не бывает. Чтобы продавалась должность или место в университете — не бывает.

Но коррупция — это, разумеется, проблема для Китая. Коррупция — это тот холестерин, который может забить сосуды любой экономики. Расстрелами и арестами холестерин не лечат, только держат в рамках, тем более что аресты, особенно в высших эшелонах власти, — это, конечно, не столько правосудие, сколько политика.

К примеру, есть знаменитая история ареста Чэнь Лянъюя, главы шанхайского горкома. Его сняли в 2006-м, и вычистили весь Шанхай. Но это политика. Ушел Цзян Цземинь, он был из Шанхая, чистили всю шанхайскую клику, вот — зачистили Чэнь Лянъюя.

Более того, это дважды политика, потому что Шанхай — донор, это богатый город, для шанхайцев весь Китай делится на Шанхай и все остальное, и, как я уже говорила, есть очень серьезное напряжение между богатыми прибрежными районами-донорами и материковыми провинциями, которые сидят на дотациях. Все упирается в те же деньги, которые доноры хотят оставлять себе, Шанхай стал слишком независимым, в стране должен быть один император.

Перемены

Кризис 2008 года заставил Китай переориентироваться с экспорта на рост внутреннего потребления. Это привело к колоссальным переменам и колоссальным напряжениям в обществе. Но мне кажется, есть еще одна перемена, которую недооценивают.

Кризис 2008 года показал Китаю, что иностранные дьяволы, которые на протяжении последних двухсот лет решительно доминировали над двухтысячелетним Китаем и с военной, и с экономической точки зрения, — больше ничему не могут научить Китай. До кризиса 2008-го у большинства трезвых иностранных наблюдателей было ощущение, что да, вот Китай будет развиваться, рынок он построил и сейчас будет понемногу строить демократию.

Нынешние проблемы иностранных дьяволов — замедление экономического развития, рост долга, многочисленность и безнаказанность социальных иждивенцев, капитуляция перед исламистской экспансией, финансовый кризис — являются прямым следствием господствующей в Европе социал-демократии и всеобщего избирательного права, и Китай слишком много хлебнул этого добра при Мао, чтобы теперь прививать себе ту же болезнь, пусть и в несравненно более мягкой форме.

Демократии — по крайней мере в виде всеобщего избирательного права — в Китае в обозримое время не будет, и каковы бы ни были проблемы Китая, их будет решать только компартия. Диктатура компартии является условием развития Китая, как наличие английской аристократии являлось условием развития Британской империи.

Проблемы есть, проблемы большие, но через демократию они нерешаемы. Они через демократию усугубляемы.

Экспансия

Как рабочие Генри Форда способны были обеспечить своей многочисленностью спрос на его автомобили, так и внутренний рынок Китая сам собой способен обеспечить развитие страны. Однако что произойдет, когда Китай станет все больше зависеть от внутреннего потребления и все меньше — от экспортных рынков?

Это значит, что у слабеющего Запада будет все меньше рычагов давления на Китай.

Китай сейчас скупил всю Африку. Что будет, когда Китай кинут где-нибудь, — а ведь кинут обязательно, в Африке это просто вопрос времени?

Я могу переформулировать этот вопрос другим образом. Истории известно множество примеров удачной авторитарной модернизации. Например, Германия и Япония. Дело в случае Германии кончилось Первой мировой. А в случае Японии — Перл-Харбором и Хиросимой.

Авторитарная модель развития на первых этапах может быть очень успешна, но она все время провоцирует государство на то, чтобы перестать строить рынок и начать строить империю. Тем более что рано или поздно перед таким авторитарным государством встает вопрос недостатка ресурсов. К примеру, Япония 30-х годов была очень прагматическим государством. Она строила не империю — она строила экономику. У нее не было ни угля, ни нефти, и японские военные справедливо посчитали, что уголь они возьмут во Внутренней Монголии, а нефть — на Филиппинах.

Куда для этого надо инвестировать? В танки и авианосцы. Танк — лучший способ добычи угля.

Уровень жизни в Китае стремительно растет, но социальная напряженность в нем смягчится только тогда, когда уровень жизни всех китайцев сравнится с уровнем жизни на Западе. Проблема заключается в том, что ресурсов Китая для этого просто не хватит. Вопрос: что будет делать Китай, когда ему станет не хватать ресурсов для того, чтобы обеспечить своему населению жизнь, как на Западе?

Я ту же самую проблему могу переформулировать и третьим способом. Природа не терпит пустоты. Запад ушел из Африки и с Ближнего Востока со словами: «Мы — проклятые империалисты, извините, что мы вас колонизовали». В тех местах, откуда ушел Запад, образовался вакуум, заполненный мерзостью, кровью и людоедством. Людоеды, которые там живут, сами себя из болота вытянуть не могут. Природа не терпит пустоты. Это значит, что туда, откуда ушел Запад, придет Китай.

Который никогда не будет тыкать Запад носом в его ошибки и никогда не признает своих, при Мао. И никогда не повторит ни тех, ни других ошибок, хотя, разумеется, рано или поздно наделает новые. Ибо такова уж судьба любой, самой совершенной цивилизации — рано или поздно она совершает ошибку.

Источник