Вьетнам: Неэффективность насилия, или Новый коммунизм
Везде на дворе XXI век, а здесь коммунизм и долбленки
Обозреватель «Новой» Юлия Латынина проехала по Юго-Восточной Азии и выяснила, что можно сделать из страны за полвека или в какую дыру ее можно загнать. Сегодня — рассказ о Вьетнаме*
Самое духоподъемное зрелище, которое мы видели в Юго-Восточной Азии, — это Вьетнам. Или точнее, Сайгон и его окрестности. Или, еще точнее, — Хошимин, потому что после победы коммунистов, как водится, Сайгон получил имя Великого Вождя и Могучего Утеса.
Город Сайгон стоит на реке Сайгон, и так получилось, что вплывали мы в реку Сайгон рано утром. По обоим берегам тянулись девственные мангровые заросли, точно такие, в каких в 70-х прятались доблестные вьетконговцы, и единственный след присутствия человека был — утлые рыбацкие челны на реке.
Мы смотрели на них и весело зубоскалили: вот, мол, за что боролись, на то и напоролись. Хотели строить коммунизм — построили. Везде на дворе XXI век, а здесь коммунизм и долбленки, как и заказывали, распишитесь в получении.
Потом мы проплыли мимо грузового крана. Одинокого. Кран выглядел прилично, и мы стали гадать: он от французов остался, от американцев или от Советов. Потом мы проплыли мимо второго крана, третьего и элеватора. Как-то все это выглядело слишком новеньким, чтобы сохраниться с советских времен. У нас тоже элеваторы с советских времен, но давно превратились в развалины.
Потом мы увидели гигантские гроздья высоковольтных проводов на новеньких высоченных фермах, и стало понятно, что это все свежее.
А потом мы увидели Сайгон
Небоскребы, вполне приличные развязки, стремительно перестраивающиеся здания, и — краны, краны, грузовые краны, грузовые суда, баржи, губошлепы какие-то речные и снова краны и грузовые пристани — верный признак стремительно развивающейся экономики.
Вьетнам — это Китай 20 лет назад и Гонгконг — 40 лет назад. Сайгон был в свое время прекрасно спроектирован французами и рассчитан на два млн человек. Сейчас в городе живет 10, и на эти 10 млн человек приходится пять млн мопедов. Ездят на каждом мопеде по 3—4 человека, типичная картина: едет пара, в середине сидит ребенок, и еще ребенка держат под мышкой.
Город, конечно, грязноват, не без того: но двадцать лет назад в нем не было ничего, кроме грязи. «Я утром бегала в Сайгоне по набережной», — ошарашила я после возвращения своего приятеля, ветерана в деле строительства коммунизма. «Там нет никакой набережной!» — изумился он. «Есть. От реки Сайгон до реки Меконг идет канал, и на всем протяжении его в городе идет набережная». — «Ну знаешь». Когда был коммунизм, набережной не было — заросла. Теперь она опять появилась, и — интересная деталь: на ней практически нет собачников. Благосостояние не позволяет. А вот утреннюю зарядку делают многие. Мужики необыкновенно гибкие, гнутся, как 12-летние девочки.
Если выехать за Сайгон, начинаются рисовые поля. Каждый клочок, в отличие от Филиппин, возделан. Так как урожай здесь снимают три раза в год, то поле можно засевать в любое время, и поэтому одни поля убраны, другие только что затоплены, а на третьих уже высокий рис. Прямо посреди полей — могилы предков. По случаю китайского Нового года они свежевыкрашены и убраны цветами. Могилы предков — это такая специальная вьетнамская уловка. Когда на поле могила предка, то поле, во-первых, не продашь, а во-вторых, не отнимешь. Могила предка — это как сертификат собственности. Вот мое поле, а вот мой предок.
В 70-е, после победы славных и великих борцов с кровавой американской буржуазией, поля, разумеется, отняли и на предков не посмотрели. В стране, где урожай снимают три раза в год, появились продовольственные карточки.
В 90-х колхозы отменили, и в этом году Вьетнам обгонит Таиланд в качестве мирового лидера по производству риса. Плюс — стремительно растущий город. Плюс — масса новых производств, рванувших во Вьетнам, где дешевая рабочая сила.
Страна бедная, но прущая вверх со страшной силой. Смесь Запада и Востока, прошлого и будущего.
В центре Сайгона, в католическом храме, выстроенном из привезенных из Марселя кирпичей, Иисусу по случаю китайского Нового года принесли желтых хризантем, в буддистском храме среди святых сидит Хо Ши Мин, и даже красный флаг с желтой звездой, повсюду развевающийся на улицах, неотличим от новогодних, красных с желтым, фонариков.
Это не к тому, что во Вьетнаме все хорошо. В стране до сих пор госзакупки и госцены — весь рис скупает государство по смешной цене, компартия коррумпирована, в селах избыток населения, а в Сайгоне — недостаток жилья и цены таковы, что люди впятером-вшестером снимают угол. Но оказалось, что достаточно распустить колхозы и разрешить частную собственность, — и люди сами сделают все остальное.
«Дворец Воссоединения»
В центре Сайгона стоит мрачный и очень печальный памятник. Сейчас он называется «Дворец Воссоединения», а раньше это был президентский дворец. Он построен после 1962 года: прежний, возведенный французами, до основания разнесла бомба.
Дворец этот — история немой агонии.
История небольшой страны, покинутой и преданной всеми, и в первую очередь американскими союзниками; история генерала Нгуен Ван Тхьеу, который хотел остановить неостановимое — Абсолютное Зло, наползающее на страну.
Генерал Нгуен Ван Тхьеу жил очень скромно. Мы привыкли, что диктатор — это потолки, лепнина, золото, но военный диктатор Южного Вьетнама спал на железной койке. Тем более что большая часть дворца находилась под землей, в бетонном бункере, набитом устаревшей техникой: громоздкими передатчиками, шифровальными машинами, старыми пишущими машинками, старыми штабными картами на стенах.
На этот бункер, на эти зеленые поля с могилами предков, на этот старый Сайгон, спроектированный еще французами, с узкими домами вдоль соединяющего город с Меконгом канала, наползал Мордор. И этот Мордор именовал себя Царством Света.
Маоистский принцип эффективности насилия был доведен вьетконговскими партизанами до совершенства. Правила игры были очень просты: если село сдало партизан, его вырезают. Если село помогает американцам, его вырезают. Если помог — или сдал — кто-то один, то все село вырезает его одного, прежде чем все село вырежут партизаны.
Весной 1968 года вьетконговцы оккупировали город Хюэ. Когда американцы и силы Южного Вьетнама вышибли их оттуда, оказалось, что меньше чем за месяц в городе была вырезана вся элита: все монахи, все чиновники, все вообще образованные люди, по заранее подготовленным спискам, с женами и детьми. Многие трупы носили следы чудовищных пыток. Всего было убито шесть тысяч человек.
Есть знаменитая фотография, сделанная прогрессивным журналистом Эдди Адамсом. На этой фотографии генерал Нгуен Нгок Лоан стреляет в висок связанному человеку. Фотография обошла весь мир и стала символом произвола кровавых пособников американского империализма.
Спустя много лет прогрессивный фотограф Эдди Адамс не выдержал и признался. Человек, в которого стреляет Лоан, был начальником вьетконговского батальона смерти, который только что вырезал всю семью его подчиненного. Всю. Включая восьмидесятилетнюю старуху-мать. В живых остался случайно недорезанный 10-летний мальчик.
Это я не к тому, что хорошо стрелять в связанных людей. Это я к тому, что вьетконговцы демонстрировали абсолютную эффективность насилия. Кампанию тотального террора. А прогрессивная американская общественность называла этот тотальный террор борьбой угнетенного народа за свободу. И всякую попытку ему противостоять называла кровавым беспределом.
И вот за пределами этого мрачного памятника, напоминающего о том, что насилие эффективно, начинается город, который напоминает о том, как насилие неэффективно.
Напомню, как пал Южный Вьетнам. В январе 1973 года госсекретарь США Генри Киссинджер подписал в Париже мирные соглашения, точь-в-точь напоминавшие Минские соглашения, подписанные Европой насчет Украины. Они налагали на США обязательства вывести войска и не налагали никаких обязательств ни на Северный Вьетнам, ни на СССР.
Когда войска были выведены, а конгресс принял резолюцию, запрещавшую оказывать военную помощь Сайгону, армия Северного Вьетнама немедленно перешла в наступление. Генерал Тхьеу обратился за помощью к США, но те отказались.
30 апреля 1975 года северовьетнамский танк взломал ворота дворца. Этот танк и его близнец — один китайский, другой советский — стоят перед дворцом до сих пор.
Когда американцы уходили, за ними плыли — плыли не сотни, не тысячи, а десятки тысяч лодок. Плотов. Бревен. Люди плыли за ужасными колониалистами, спасаясь от борцов за свободу. Число тех, кто пытался бежать и утонул, оценивается в 200—400 тысяч человек. Число тех, кто остался и был вырезан, по некоторым оценкам, достигает 250 тысяч человек. Те, кто не утонули и не были вырезаны, попали... нет, не в тюрьмы. Ну что вы, тюрьмы — это у колониалистов. Они попали в воспитательные лагеря. Общее количество отправленных на перевоспитание, по некоторым оценкам, достигало двух млн человек. Насколько это точная цифра — неизвестно. Страной ведь до сих пор правит компартия.
Но оказалось, спустя двадцать лет, что насилие неэффективно. Насилие может выиграть войну. Заставить село поддерживать партизан. Но насилие не может обеспечить — даже в стране, где с полей собирают три урожая в год, — экономику без продовольственных карточек.
И оказывается, что по той самой реке, по которой уплывали американские войска, проигравшие тотальному террору, плывет американский пароход, набитый американскими туристами, и гид из Северного Вьетнама, который рассказывает нам о том, как СССР помог его родной стране освободиться от империалистов, каждый год участвует в лотерее гринкарт, надеясь уехать в США.