В плачевном состоянии экономики могут быть виноваты наши биологические реакции. O нейроэкономике и ее открытиях

«В потреблении мы недалеко ушли от обезьян»

Как связаны экономика и нейробиология, «Огоньку» рассказал профессор факультета социальных наук НИУ ВШЭ, ведущий научный сотрудник Центра нейроэкономики и когнитивных исследований Василий Ключарев.

«Огонeк»: — Василий Андреевич, столько веков экономика обходилась без нейробиологии, что изменилось в новом тысячелетии?

Василий Ключарев: — Экономисты давно признались, что не понимают, почему люди принимают странные с точки зрения классической экономической теории решения. Для них загадка, почему люди мало откладывают на пенсию или покупают недостаточное количество медстраховок. Экономисты сотни лет исходили из постулата, что человек предельно рационален, когда речь идет о деньгах. Выяснилось, что нет. Люди демонстрируют странное иррациональное поведение в экономике, и те, кто принимает решения, наконец заинтересовались тем, почему это происходит и как этого избежать. Дошло до того, что в 2008 году в журнале The Economist вышла статья под заголовком «Нужен ли экономисту мозг?», где объяснялось, почему ведущие экономисты заинтересовались процессами, происходящими в мозге человека. Возникла новая наука — нейроэкономика, точнее — нейробиология принятия решения у людей и у животных. Ведь последние демонстрируют те же самые склонности, что и люди. Вывод очевиден: человек, принимая экономические решения, находится под воздействием древнейших механизмов, «зашитых» в наш мозг миллионы лет назад.

— Иными словами, когда мы берем в руки деньги, в нас начинают говорить инстинкты?

— Не инстинкты в прямом смысле слова, но многие наши экономические модели и решения сформировались путем естественного отбора, как некий ответ на необходимость выжить в тех или иных условиях. Иначе бы мы не обнаруживали у обезьян-капуцинов такой же реакции, например, на экономическую несправедливость, какую демонстрируют люди. И это при том что с капуцинами Homo sapiens «разошелся» 30 млн лет назад. Оказывается, несправедливость — чувство, присущее не только людям. Для экономистов до сих пор является загадкой такая реакция людей на несправедливость. И в самом деле почему, например, россияне в большинстве своем считают нынешнюю пенсионную реформу несправедливой, тогда как власть с цифрами на руках доказывает, что это решение — оптимальное? И уж совсем иррациональным с точки зрения экономики выглядит желание людей наказать окружающих за несправедливость.

— Что же в нем иррационального?

— То, что оно частенько идет в ущерб выгоде,— для экономики вещь неприемлемая. Проводили такую игру (среди людей): один игрок получал некую сумму, которую мог произвольно разделить между собой и вторым игроком, а второй мог согласиться с таким решением или нет. В случае согласия игроки получали деньги согласно произведенному дележу, а в случае отказа обе стороны оставались ни с чем. Экономическая теория говорит, что второй игрок обязан был бы согласиться с любой суммой, хоть с 1 рублем, потому что это выгодно — это ведь больше нуля. Но в жизни люди часто отказываются признать дележ, если предлагаемая им доля меньше 25–30 процентов. Люди реагируют на несправедливость: так пусть же ничего никому не достанется!

— А животные?

— То же самое! Ситуация такая: двум капуцинам в двух разных клетках исследователи предлагали «купить» за эквивалент денег что-то из еды. При этом первому капуцину давали за «монетку» огурец, а второму — виноград (одно из любимых лакомств обезьян). Первый капуцин весьма эмоционально реагировал на несправедливое, по его мнению, предложение — кидался огурцом. То есть делал то же, что и люди,— оказывался в итоге ни с чем, лишь бы заявить протест. Сегодня нейробиологи знают, что мозг человека заточен на то, чтобы обнаружить несправедливость (один участок мозга), испытать эмпатию по отношению к тому, к кому несправедливость была проявлена (другой участок), а есть еще и третий — в лобных долях,— который выбирает наказание для нарушителей принципа справедливости. И мы изучаем последовательность реакций мозга в каждом из случаев. Можно сказать, анализируем этапы процесса принятия решения и способны влиять на каждый из них. Например, сделать так, чтобы человек согласился с несправедливым решением.

— Это как?

— Можно воздействовать на лобные доли мозга транскраниальным магнитным стимулятором — это временно уменьшит неприятие несправедливости и, как следствие, человек согласится на несправедливое предложение.

— Хорошо, что уровень развития техники не позволяет еще пока массово зомбировать общество...

— Мне нравится сериал «Черное зеркало», большинство эпизодов которого так или иначе посвящены тому, куда нас могут завести современные технологии, связанные с нашим мозгом. Но меня успокаивает, что до реализации подавляющего большинства концепций еще далеко — десятки, если не сотни лет. В той же нейробиологии, несмотря на прорыв последних лет, сделано еще пока очень мало. Нет главного: разобравшись с отдельными областями мозга, мы так и не поняли, как этот сложнейший природный «компьютер» работает в целом. Но наука не стоит на месте, поэтому общество уже сегодня пытается защититься от возможной угрозы в будущем, устанавливая пределы применения новейших технологий.

— Вот только удастся ли удержать джинна в бутылке? И вообще, при чем тут несправедливость и экономика?

— Это только кажется, что экономика — это рацио и холодный расчет, что на бирже правят бал математические алгоритмы. В реальности экономика не может существовать без... доверия! Без него не будет кредитов, инвестиций, совместных проектов, компаний. То, что сейчас происходит с рублем и как выводятся деньги из гособлигаций,— это показатель падения доверия к государству, власти. Я лично знаю нескольких влиятельных экономистов, которые согласны с диагнозом: одна из основных проблем отечественной экономики сегодня — тотальный кризис доверия. Он, например, легко объясняет такой ненормальный рост цен на почти все группы товаров: когда нет доверия, каждый из участников товарной цепочки закладывает в цену все свои риски.

— Но на Западе тоже есть риски...

— Вот только доверия побольше — и к государству, и к соседям, и к экономической политике. Впрочем, на доверие влияют многие факторы, например социальные. Оказывают свое воздействие и гормоны. Точнее, гормон окситоцин, который еще называют гормоном любви и доверия. Он помогает наладить связь между матерью и ребенком, подавляя активность в области мозга, ответственную за страхи и риски,— подавляет активность «миндалины». Эта же область мешает человеку принять то или иное инвестиционное решение, расстаться с деньгами.

Результаты исследований по окситоцину показали, что доверие в экономике — это в первую очередь биологический фактор. Нейроэкономист Пол Зак даже провел серию экспериментов, позволившую ему утверждать, что если человеку вспрыснуть окситоцин в нос, то он охотнее вкладывает деньги.

— За чем же дело встало? Достаточно распылить окситоцин в супермаркетах...

— Мои студенты пытались это сделать, но эффекта не достигли: чтобы окситоцин сработал, нужна его изрядная концентрация, что-то наподобие тумана в хамаме, к тому же в больших дозах он небезопасен для здоровья. Словом, манипулировать финансово-экономическими решениями людей таким путем трудно и затратно. Нужен другой способ. Необходимо научиться предсказывать результат принятия решения. Чем мы, нейроэкономисты, собственно, и занимаемся.

— Но одного доверия для развития экономики явно недостаточно...

— Помимо доверия для экономики важна также кооперация. Длительное время считалось, что на сотрудничество способны только люди, но это не так. Проводили такой эксперимент: два капуцина в двух разных клетках, у одного — заточенный камень, у другого — банка с орехами, запечатанная сверху пастой, которую способен пробить камень. Довольно скоро первый капуцин передает в клетку к собрату камень и сопереживает, видя, как тот с его помощью открывает банку. Второй потом поделился с ним орехом. Мы рождаемся с желанием помогать другому — и животные, и люди. Обезьяны, к слову, демонстрируют способность понимать, что нужно другому существу, а такое понимание — необходимое условие для экономического обмена. Шимпанзе вообще укомплектованы для базовой финансовой активности.

— Насколько принятие решений животными похоже на то, что мы наблюдаем у бизнесменов и потребителей?

— Очень похоже. Обезьяны способны производить сознательный выбор продукта. В экспериментах им устраивали своего рода «рынки»: предлагали за пластиковые «деньги» «купить» товар. Если он был равноценный, животное брало тот, что на данный момент больше хотелось, но, если давали скидку и за одну «монетку» предлагали два кусочка, обезьяна поступала, как потребитель в супермаркете,— хватала товар со скидкой.

— Ну это обезьяны — приматы, родственники человека...

— Хорошо. Ученый из Швейцарии Радован Бшари проводил исследования с рыбками-чистильщиками в Красном море. Эти рыбки поедают омертвевшую кожу и эктопаразитов у других рыб. Вот это бизнес! К чистильщикам частенько стоит очередь из рыб, постоянно «обслуживающихся» у них, и из так называемых «путешественников», меняющих «сервисные центры». Так вот чистильщик в первую очередь обслужит «путешественника», нежели «резидента» (последние никуда не денутся), а обманывая время от времени «клиентов» (питаясь не только омертвевшей, но и здоровой кожей), чистильщик никогда не рискнет так поступить с хищной рыбой. И вы скажете, что эта рыба ничего не напоминает? Теперь относительно цен в животном мире. Детеныш бабуина обладает в глазах любого бабуина такой же неотразимостью, как плюшевый мишка для наших детей. За то, чтобы поиграть с малышом, бабуин готов «заплатить» грумингом (процесс вычесывания шерсти.— «О») их матери. Количество груминга напрямую зависит от числа детенышей в стае: чем их больше, тем груминга меньше. Все, как в мире большой экономики: спрос определяет предложение и чем выше конкуренция, тем ниже цена. Все эти исследования показывают, что у экономических отношений человека есть биологическая и эволюционная основы. Обезьяны, с которыми люди разошлись 5–30 млн лет назад, демонстрируют сходные с нашими реакции на изменение цены и формирование предпочтений. Они, как и люди, испытывают «эффект владения» и избегают потерь.

— Что это значит?

— Замечали, что человеку сложно отказаться от вещей, которые он считает своими? Мы годами храним их, забивая антресоли, кладовки, чемоданы, потому что они имеют для нас какую-то особую ценность уже по факту принадлежности нам. То же и у обезьян: если капуцину дать горсть семечек и предложить потом обменяться на что-то равноценное по величине и объему, он откажется и согласится, только если предмет обмена будет существенно более ценным, чем его семечки. Другой пример. Давно доказано, что люди не любят потерь, поэтому крайне важно, как подать информацию. Можно ворваться в офис к начальнику и прокричать, что «если решение не будет принято, то 40 процентов сотрудников придется уволить», а можно заявить, что «если ничего не сделаем, нам удастся сохранить 60 процентов сотрудников». С точки зрения экономики это одно и то же — потеря 40 процентов сотрудников при сохранении 60. Но реакция начальника в зависимости от способа подачи информации будет различна: в первом случае он будет действовать, желая избежать потерь, во втором порадуется тому факту, что большая часть коллектива остается с ним и, не исключено, палец о палец не ударит. И все потому, что при первом и втором сообщении задействуются разные области мозга. Страх потерь — весомый стимул в экономике. Удивляет только, насколько экономически иррациональными могут быть действия людей, опасающихся потерь. Сколько бессмысленных, затратных, но держащихся на плаву проектов мы знаем? Сотни, а, может, и тысячи?.. Некоторые аспекты иррационального поведения человека прослеживаются и у приматов. Отцы — основатели нейроэкономики, Нобелевские лауреаты Вернон Смит и Даниэл Канеман, а также замечательный биолог Пол Глимчер, пришли к выводу, что людская экономика оказалась релевантной поведению обезьян.

— Во всем?

— Практически во всем. Возьмем, к примеру, такой термин, как когнитивный диссонанс (состояние психического дискомфорта, вызванное столкновением в сознании конфликтующих или равных представлений.— «О»). Длительное время считалось, что это исключительно человеческое состояние. Скажем, человек долгое время выбирал, какую машину ему приобрести — Toyota или Nissan, выбрал, например, вторую, но потом в разговорах он будет всячески критиковать первую машину. И все потому, что мозгу трудно смириться со сложным решением. В итоге мы рационализируем свой выбор, когда ругаем отвергнутый автомобиль. У обезьян то же самое: если капуцин выбрал из двух конфеток — синей и зеленой,— например, первую, то он откажется от второй, даже если вновь предложить выбор, например, между зеленой и красной. При этом если бы первичного выбора не было, обезьянка взяла бы красную конфету в 40 процентах случаев, но при наличии первой попытки — в 80 процентах. Типичный потребитель!