Украинa: Легкость войны. В Донбассе складывается новая общность — людей, спаянных войной, людей, причастных к истории.
Украинa: Легкость войны. Выносимая и не очень
«РР» публикует репортаж с выборов в Донбассе известного журналиста Андрея Бабицкого. В свое время он симпатизировал чеченским сепаратистам и был арестован в Чечне при чрезвычайно скандальных обстоятельствах. В последнее время Бабицкий работал на «Радио Свобода», но вопреки позиции этой американской радиостанции выступил за присоединение Крыма к России и был фактически уволен — теперь уже «за симпатии к сепаратистам в Донецке»
Сомневающиеся
Это не самый часто встречающийся типаж в Донбассе, но, я думаю, что люди, привыкшие все подвергать сомнению, необходимы любому обществу, поскольку они в первую очередь обращают внимание на то, что мешает жить и развиваться.
Мы сидим в кафе в центре Донецка. За окном дождь, на улице малолюдно, в промозглой осенней мгле слегка мерцают редкие фигурки — погода располагает к меланхолии.
Знакомый из Донецка, которого я не видел полтора месяца (условно назовем его Алексеем, он просил не разглашать его имени), как-то явно поменялся в своем отношении к происходящему. Он и раньше не был фанатичным сторонником ДНР и ЛНР, но в целом считал, что жизнь, несмотря на весь катастрофический контекст, меняется все же в нужном направлении, Донбассу нужны независимость и собственное общественнополитическое устройство. Претензии к Майдану, к политике украинизации, которая шла на Украине, у него были точно такими же, как и у большинства жителей города. Теперь же он выглядит осунувшимся и уставшим. У Алексея высшее образование и многолетний опыт в торговом бизнесе. Сейчас из-за прерванных связей дело стоит.
— Знаешь, — объясняет он мне, — появились люди, которые не могут больше терпеть весь этот бардак. Один тут говорит мне: «Я желаю победы Украине, чтобы вошла сюда и навела порядок».
— Ты что ли тоже желаешь? – спрашиваю.
— Упаси Господь! – отмахивается он. — Киев здесь сто лет не нужен, но и наши не сильно лучше. Я вообще не верю, что украинцы — по любую сторону — могут вдруг внезапно зажить по-человечески — без воровства, без семейственности этой, без бандитизма. Хуже — да. Вон Майдан загнал Украину в полную ж…, в полную, — повторяет Алексей. — И наши полезли туда за ними.
— А был выход?
— Выхода, может, и не было. На захват власти надо было реагировать, но мы же вошли в процесс со всеми старыми болячками — криминалом, который тут же встроился в ополчение, вороватостью, отсутствием привычки уважать закон и так далее. Все это из-за войны приобрело гигантские масштабы.
— Да, вроде, Захарченко наводит какой-то порядок, — говорю я. — «Отжимы» машин и имущества, говорят, свел почти на нет.
— Ну, насчет совсем на нет — не знаю. Но меньше этого стало в разы еще когда ты здесь в последний раз был. По слухам, они заняты разработкой других уровней. Чтобы не раздражать население, босоту слегка притормозили, а сами сейчас оценивают бизнесы — средний и крупный. Там уже происходит масштабный такой передел. Это называется «взять под внешнее управление». Собственник уехал, закрыл свое дело, ДНР приходит и открывает его без ведома хозяина. Объясняют это тем, что городу необходимы работающие предприятия, а людям — зарплаты. Но ведь все мы хорошо знаем, что с формой собственности иногда происходят удивительные вещи.
— Слушай, — говорю я ему, — ваша ситуация смотрится куда лучше, чем более ранние аналоги. В сравнении с Сухумом, Цхинвалом, Грозным Донецк фактически не пострадал. Вам не приходится нищенствовать, как всем вашим предшественникам. И порядка больше в разы.
— Ну да, — говорит мой знакомый. — Но живешь-то в своей ситуации и сравниваешь не с тем, что хуже, а с тем, что лучше. И, кстати, — вспоминает он, — у нас есть и вещи, которые я очень ценю. Затопили, дети в садик и школу пошли, не отключают свет и тепло, как на Украине, если люди задерживают оплату коммуналки, кровли ремонтируют, стеклят выбитые окна в жилых домах, городской транспорт ходит, как в мирные времена. Все понятно. Но на уровне общения с рядовыми представителями очень много раздражающих моментов. Я тут на блокпосту столкнулся со знакомым, с которым пять лет проработал в торговле. У нас было полное взаимопонимание, он дельный, дружелюбный, открытый мужик. Мы обнялись — «Привет», «Привет», «Куда пропал?» — так, формально. А потом он вдруг спрашивает меня: «А тебя уже проверили?» И говорит свои «коллегам»: «Ребят! Вы как следует посмотрите, может, он разведчик укропов». Что тут началось! Они машину чуть по винтикам не разнесли.
— На выборы идешь? – интересуюсь я. (Разговор идет за два дня до голосования.)
— Какое там, — отвечает, — это же балаган, а не выборы. Назначили парня, считай от сохи, чтобы он не прекословил Москве и выполнял в точности все ее пожелания, а мы теперь голосуй за него. Это разве народная власть? Меня жена, правда, гонит голосовать: дескать, становление государства, легитимация, Москва нам поможет. Но я лучше домашними делами займусь.
— Если предположить, что его действительно поставила Москва (я не знаю, так ли это), — спрашиваю Алексея, — чем это плохо?
— Плохо тем, — уверенно отвечает он, — что у Москвы очень большие интересы: огромная страна под санкциями, рубль валится, уровень жизни падает. Кремль вынужден вести сложную игру — где-то нажать, где-то отступить. И если в какой-то момент ему понадобится пожертвовать интересами Донбасса, он это сделает не задумываясь. И в этот момент здесь должен находиться человек, который скажет: «Нет, так не пойдет, это обернется для нас катастрофой». А Захарченко просто возьмет под козырек и сделает все как скажут.
В тему. Вечером в день выборов пообщался с Артемом, таксистом, с которым мы ездили в прошлый мой приезд по Донбассу. У него похожая история. Жена настаивала, чтобы он шел голосовать, Артем не пошел, сославшись на работу. На самом деле просто не хотел.
— Звоню знакомому, — говорит он мне. — Понятно, спрашиваю: «Ты голосовал?» А он мне: «А как я пойду? Помнишь старушку, что у нас на перекрестке торговала рыбой? Нет ее. Ополченцы сбили».
Военные и впрямь катались раньше по городу, не слишком обращая внимание на правила дорожного движения. Однако сейчас, мне кажется, это сведено к минимуму.
В сухом остатке: сомневающиеся имеют обыкновение абсолютизировать моменты хаоса, полагая, что скверную человеческую природу не переделаешь.
Энтузиасты
У энтузиастов с пониманием перспектив дела обстоят не лучше, но они исходят из того, что все проблемы решить за раз не получится.
— Да знаю, знаю, — раздраженно машет рукой Станислав Яковлевич.
Ему 62 года, он бывший военный. Познакомились мы на избирательном участке в Киевском районе Донецка на территории школы для слепоглухонемых детей. Он пришел туда около 9 утра, посмотрел на очередь из трех сотен человек, обреченно присвистнул и отправился восвояси. Я задержал его, спросив: «Не будете голосовать?» — Буду, обязательно буду, просто позже приду, как толпа схлынет.
Так вот, он говорит: «Знаю, что все у нас не так. И Захарченко простец, и Ходаковский под Ахметовым, и Луганск с Донецком готовы горло друг другу вынуть. Даже если правда, это все издержки производства. Главное, что мы отложились от Украины, с которой у нас вообще никакого будущего не было».
— Я тебе больше скажу, — он крепко хватает меня за воротник куртки. — Честно говоря, я плохо понимаю, куда нам двигаться. Уголь у нас дороже, чем в России, потому что там его добывают открытым методом, а мы в шахтах. Нужен какой-то серьезный перелом, а какой перелом, если война продолжается и мы в изоляции? Поэтому перспектив на хорошую жизнь у нас крайне мало. Но разве дело в этом? Мы сделали очень важную вещь — отстояли право думать так, как считаем нужным. На русском языке, с нашей культурой, героями, историей. А все остальное к этому как-нибудь приложится. Вон Испания после Второй мировой войны была одним из беднейших государств Европы, а сейчас в десятке лидеров.
Дочке Станислава Яковлевича 25 лет, зять чуть постарше. У них ребенок — три года. Когда Донецк начали обстреливать, семья собрала пожитки и отправилась в Керчь. Оттуда получила распределение в Норильск.
— Холодновато, — говорю я.
— Зато какие зарплаты, — усмехается он. — Они довольны. Им и жилье дали, пока, правда, в общежитии.
— Но вы же при таких расстояниях едва ли сможете видеться.
— А ничего. Если я буду знать, что у них все в порядке, мне хватит.
Идеальной перспективой будущего пожилой дончанин считает объединение Донбасса с Россией, но полагает, что это маловероятно. Вздыхает, говорит, что скорее всего два самопровозглашенных государства ожидает будущее гигантского Приднестровья. Но и это его не сильно пугает. «Лучше так, — говорит он, — чем с Киевом на положении второсортного народа».
В сухом остатке: для энтузиаста важна культурная идентичность, все остальное он считает второстепенным.
Заблудившиеся
Саша. Лет, наверное, сорок, оператор. До войны работал в пресс-службе металлургического завода. Жена с ребенком живут в Донецке, сам он в Красном Лимане, который находится под контролем Вооруженных сил Украины. Почему так, я спрашивать не стал. Работает по заказу российских телеканалов, ездит по Донбассу с приезжими корреспондентами или сам, снимает что попросят. При мне ему позвонили и предложили постоянную работу на одном из интернет-сайтов на очень хороших условиях. Разговор продолжался минут двадцать, Саша так и не дал согласия — сказал, что надо все хорошенько обдумать.
— Я не хочу, чтобы меня сочли предателем ни те, ни эти, — говорит он. — И там, и там люди, они имеют право на собственную правду. Здесь есть те, кто за Украину, они вынуждены молчать. Там те, кто за ДНР, тоже не могут говорить об этом открыто.
В сухом остатке: людям, которые не примкнули ни к одной из сторон, жить очень непросто. В ДНР и ЛНР они каждый день слышат про фашизм и хунту, на той стороне про «вату» и «совок». Соединить это в единую картину никто не сможет. А значит, приходится жить, предполагая, что каждая из сторон права по-своему.
Ополчение
Поселок городского типа Красный Лиман под Луганском. Холодно, вечер. Я сижу в здании главного штаба 52-го (если ничего не путаю) батальона «Август» армии Юго-Востока. В маленькой комнате шумно и накурено. Начальник штаба, командир, рядовые ополченцы. Всего человек десять. Воздух с каждым мгновением становится все плотнее от частоты употребления слова «фашизм». Здесь клеймят Киев и обещают дойти до Львова. С такой адреналиновой эйфорией я уже сталкивался в Чечне. Тамошние ополченцы обещали взять Иерусалим. По-моему, пока еще не взяли.
Начальник штаба по фамилии Краснов, бывший шахтер, говорит вещи, которые нет особого смысла пересказывать, поскольку они уже были произнесены бессчетное количество раз. Украинский нацизм, ограничение русского языка, убийство собственных граждан, насильственный захват власти на Майдане — против всего этого нельзя было не восстать.
— Вернетесь к своей гражданской профессии, когда все закончится? — спрашиваю его.
— Ни в коем случае, — отвечает, — останусь в армии. Есть такая профессия — родину защищать.
В сухом остатке: в Донбассе складывается новая общность — людей, спаянных войной, получивших силу от ощущения причастности к истории. Они уверены, что им дано перевернуть реальность с помощью автоматов и систем залпового огня. Это, конечно же, так, но войны заканчиваются, и жизнь требует возвращения в повседневный формат. Я видел, какой трагедией оборачивается для людей необходимость расстаться с оружием и чувством исторической значимости каждого своего поступка. Здесь будет так же, но что-то очень важное эти веселые мужики в камуфляже, несомненно, сделали.
Андрей, 27-летний разведчик из Красного Луча, вообще не думает о фашизме. Он считает, что жили бедно, а после войны будем богато.
Выборы
Они прошли. Те, кто должен был победить, победили. Людей на участках и впрямь было много. А еще в день выборов пошел первый снег. Об этом напишут все. И я тоже.