Россия должна жить будущим, а не прошлым. Китайский путь для развития страны
Вывихнутые реформы
Многие сегодняшние руководители воспитывались в ленинской парадигме патриотизма, но они быстро отрешились от него в пользу практической выгоды.
Почему-то аналитики до сих пор не отметили того факта, что ни одна из стран, в которых произошла социалистическая революция, не вернулась в дореволюционное прошлое и не провозгласила своей целью строительство капитализма. Кроме Китая, это Вьетнам, Лаос, Куба. Они развиваются по китайской модели, строят многоукладную экономику, кто успешнее, а кто и не очень, но не отрицают социализм, а дают ему новое прочтение. Какие страны вернулись к досоциалистическому прошлому? Только те, которым Кремль насильственно навязал сталинскую модель социализма. И лишь Россия, так много заплатившая в борьбе за социализм, вернулась к капитализму первоначального накопления, отягощенному многочисленными пороками. То есть те страны пошли вперед, а мы вернулись назад.
***
Сборная афиша анонсов и событий в вашей стране и в мире на ближайшую неделю:
Сфокусируйтесь на своем городе и изучайте.
Мы что-то пропустили? Присылайте, мы добавим!
***
Если верно утверждение, что именно базис формирует надстройку, то трудно ожидать, что элита такой страны способна выработать оптимальную модель общественного развития. Поэтому бессмысленно ставить вопрос, что мы строим и куда идем. Мы плывем по течению. При этом больше смотрим в прошлое, чем в будущее. Не понимая того, что, как утверждал Николай Бердяев и как показала жизнь, наш народ больше живет будущим, нежели настоящим и прошлым. Именно за внедренное большевиками в массовое сознание призрачное «светлое будущее» наши люди нередко бросали хорошую работу, насиженные места и даже семьи и отправлялись на край света прокладывать в тайге дороги, строить электростанции, фабрики и заводы. И это продолжалось до тех пор, пока они не увидели, что каждая новая пятилетка не приближает их к этой прекрасной жизни, а целью правителей является не благо народа, а удержание власти любой ценой.
Преобразования не с того конца
В спешке сформировавшаяся новая элита, не имевшая ни глубоких экономических знаний, ни серьезного управленческого опыта, навязала постсоветской России ретроградную модель социально-экономического развития. В ХХI веке, когда наука поистине стала производительной силой, она сделала ставку не на человеческий капитал, а на сырье, прежде всего на нефть и газ. Она убеждала политическое руководство в том, что энергоносители чрезвычайно важны для мировой экономики и мы будем менять их на высокие технологии. Близорукий подход! Тут стратегией и не пахнет.
Но по мере того, как быстро росли цены на нефть и газ, рос и ВВП, что и выдавалось апологетами сырьевых компаний за правильно выбранный страной курс. При этом капитаны нефтегазовой отрасли утверждали, что цены на ископаемые энергоносители будут расти и дальше: баррель нефти будет стоить 200 долл., а тысяча кубометров газа – 1 тыс. долл.
Утверждения такого рода не могут не удивлять. Во-первых, такие цены на энергоносители не могла бы выдержать мировая экономика. Во-вторых, не только экономистам, но и мало-мальски грамотным людям были известны циклические взлеты и падения цены на нефть. Так, в 1986 году она упала с 25–28 долл. за баррель до менее чем 10 долл., что усложнило ход перестройки. В 1997 году ее баррель стоил 35 долл., а в августе 1998 года – 7,8 долл., что и привело страну к дефолту. В-третьих, в новом тысячелетии уже во весь голос заговорили сторонники перехода от ископаемого сырья, использование которого способствует нагреванию планеты и учащению природных катастроф, к источникам зеленой энергии.
Однако, как говорится, недолго «сырьевая музыка» играла. Когда в 2008 году грянул мировой финансово-экономический кризис и цена на нефть упала с 147 долл. за баррель в июне 2007 года до 33,73 долл. в декабре 2008 года, это обрушило наши ВВП, фондовый рынок, промышленное производство, вызвало бегство капитала и т.д. При этом был развеян и миф о быстром развитии России, поскольку из 20 развитых стран (G20) РФ понесла наибольшие потери. С тех пор началось падение темпов роста экономики. Ее дно, которое обнажилось в 2014 году, мы видим по сей день.
«Пусть уезжают, мы никого не держим»
Так сказал по поводу продолжающегося отъезда из страны талантливых ученых и специалистов один высокий наш управленец. На деле надо было, не отказываясь от производства и экспорта сырья, поскольку оно давало валюту, одновременно с этим ставить экономику страны на путь промышленно-инновационного развития, как это делал Китай. Причем тут не надо ничего изобретать, достаточно посмотреть, как это делалось не только в КНР, но и в Южной Корее, Сингапуре и некоторых других странах. Или хотя бы прочитать вышедшую в 2000 году книгу выдающегося реформатора Ли Куан Ю «Из третьего мира – в первый. История Сингапура».
Перед этими странами у нас было огромное преимущество. Если они создавали научно-техническую базу практически с нуля, то мы унаследовали от СССР огромную армию научно-технических работников, талантливых инженеров, лучших в мире математиков и т.д. Если китайские реформаторы во главу угла поставили задачу всеми способами готовить кадры специалистов, стали призывать состоявшихся на Западе как крупные ученые и управленцы этнических китайцев вернуться на историческую родину и включиться в ее развитие, если команда Ли Куан Ю по всему миру собирала лучшие умы, то наш бесценный человеческий капитал оказался ненужным сырьевой экономике и его на ура приняли прежде всего в технологических центрах США. Кто бывал в Силиконовой долине, может это подтвердить. Удивляет и то, что наша элита не сожалеет об этом. И тут мне придется кое о чем напомнить.
Когда впервые в мире СССР 4 октября 1957 года запустил на околоземную орбиту искусственный спутник, это одновременно стало и сенсацией, и головной болью для Америки. Американцы же запустили спутник 31 января 1958 года. Полет в космос Юрия Гагарина состоялся 12 апреля 1961 года, в то время как американец Алан Шепард полетел в космос 5 мая 1961 года и немного там пробыл. Как так случилось, что отстающая в области высоких технологий от США страна смогла первой в мире и запустить искусственный спутник Земли, и направить человека в космос? Президент США Джон Кеннеди в качестве основных причин указал на то, что в СССР в три раза больше инженеров, чем в Америке. И он по-своему был прав.
В СССР талантливая молодежь отдавала предпочтение естественным наукам, стараясь стать инженерами, физиками, математиками, химиками и т.д. Я не знаю, как было в довоенный период, но когда я учился в гуманитарном вузе и говорил об этом при знакомстве с девушками, то они чаще всего пренебрежительно отзывались о гуманитариях. Именно огромная армия технически образованных наших граждан смогла выдвинуть из своих рядов невероятно много талантливых инженеров-конструкторов, физиков, химиков, создававших в том числе боевые самолеты, ракеты, атомные подводные лодки, зенитные комплексы и много другой военной техники, которая служит нам и по сей день, в лучшем случае модернизируется.
Атомное оружие создавала команда Игоря Курчатова, опираясь на теоретические достижения Льва Ландау, Юлия Харитона, Якова Зельдовича и ряда других крупных ученых. Создателем термоядерного оружия считается Андрей Сахаров. Ракеты разного назначения и разной степени дальности создавались командами под руководством Сергея Королева, Валентина Глушко, Алексея Богомолова, Михаила Тихонравова, Николая Пилюгина и др. Самолеты серии МиГ – детище Артема Микояна и Михаила Гуревича, серии «Сухой» – Павла Сухого, бомбардировщики Ту-160, Ту-95, Ту-22 создавались под руководством Андрея Туполева, самолеты «Як» – Александра Яковлева, самолеты серии «Ил» – Сергея Ильюшина. Нельзя не назвать и таких выдающихся авиаконструкторов, как Владимир Климов, Владимир Мясищев, Владимир Петляков. А появлением у нас мощного подводного флота, включая атомные субмарины, мы обязаны прежде всего Игорю Спасскому и Сергею Ковалеву, известным всему миру ракетным комплексам С-300 – Александру Расплетину.
Выдающихся изобретателей я назвал не всех, на деле их больше, а еще больше их было бы, если б не безумство Сталина, который уничтожил не только самых талантливых командиров Красной армии, но и многих ученых и специалистов. Ведь и Королев, и Глушко, и Туполев, и ряд других выдающихся изобретателей были репрессированы и чудом остались в живых. Но вопрос сейчас не в этом, он в том, что, потеряв немалую часть академической науки, машиностроения и станкостроения, почти полностью прикладную науку и многочисленные коллективы инженеров, физиков и других специалистов, нам трудно будет поддерживать статус великой державы. Как несколько лет назад заявил академик РАН Леонид Абалкин, занимавшийся не только наукой, но и входивший в правительство, большую науку мы можем возродить не раньше, чем через три поколения, да и то при благоприятных условиях. В свою очередь, хорошо известный в научном мире физик-теоретик академик РАН Владимир Захаров сказал: «Страна, неспособная идти в ногу с техническим прогрессом, довольно скоро станет беспомощной в военном отношении. Через 10–15 лет произведенное нами оружие будет относиться к будущим стандартам, как арбалет к автомату. На ядерное оружие надеяться не стоит».
Показателен и пример Германии, которая была лидером в мировой науке, но которая, лишившись части выдающихся ученых после прихода к власти нацистов, и через 75 лет не смогла наверстать потери в науке. По числу лучших в мире университетов ее обгоняет Великобритания, у которой больше и лауреатов Нобелевской премии – 132 против 108 человек у ФРГ. А вот США, которые до Второй мировой войны особо не блистали академической наукой, ныне имеют наибольшее число лучших в мире вузов и 383 лауреата Нобелевской премии. Отсюда возникает вопрос: сможем ли мы при таких потерях иметь своих лауреатов Нобелевской премии по естественным наукам, создавать современные машины, оборудование и инновации?
Мы ныне летаем в основном на западноевропейских и американских пассажирских самолетах, уже много лет работаем над доведением до ума среднемагистрального самолета «Сухой Суперджет-100», но это не очень у нас получается. Хотя бы убрали фамилию талантливого авиаконструктора! В то же время считающаяся развивающейся страной Бразилия сумела создать высококонкурентный самолет такого же типа «Эмбраэр» (Embraer). Не преуспели мы и в автомобилестроении.
Патриотизм: искренний и фальшивый
Давно занимаясь еще бывшими отсталыми странами, достигшими огромных успехов в своем развитии, я не заметил, чтобы их власти педалировали идею патриотизма с целью сплочения народа. Да и зачем им это делать, если за три-четыре десятка лет их страна вошла в число развитых и даже высокоразвитых государств. Это видят они, видят и завидуют их соседи, и они этим гордятся, не думая о том, патриоты они или нет.
Мне уже приходилось писать о патриотизме в журнале «Свободная мысль», и статья называлась «Фальшивый патриот опаснее врага». При этом я защищал идею патриотизма, но только искреннего, а не фальшивого, которым прикрываются многие не бог весть какие праведные личности. Дело в том, что в 1990-е годы по стране ходила фраза: «Патриотизм – последнее прибежище для негодяя», приписываемая в то время популярному в Британии литературному критику, поэту, лексикографу, составителю толкового словаря английского языка Сэмюэлю Джонсону. На деле приводились вырванные из текста сказанные им в Литературном клубе слова. В самом же словаре, вышедшем в 1775 году, говорилось: патриот «тот, чьей руководящей страстью является любовь к своей стране». Позже Джонсон уточнял: патриот тот, чье публичное поведение определяется одним мотивом – любовью к своей стране, кто не преследует личных или партийных интересов, а работает на общее благо. С таким определением патриота и я готов согласиться.
Но давайте уточним, что такое патриотизм. Это не идея, не теория и не философия. Это чувство гордости за какие-то достижения страны, народа, отдельных его представителей. Оно было у многих советских людей в первые пятилетки, которые мало что знали о сталинском терроре, но видели плоды индустриализации и культурной революции, в то время как капиталистические страны переживали глубокий экономический кризис. Невероятно сильное чувство гордости за свою страну вызвал полет в космос Юрия Гагарина. Патриотизм может стать объединяющей народ идеей только при защите Отечества от нападения врага, как было в период Великой Отечественной войны (ВОВ). В то же время он может рождать национализм и шовинизм.
Но самый большой вред стране наносит ура-патриотизм, поскольку он мешает трезвому учету сил предполагаемого противника. Так, перед войной с Японией (1904–1905) многие из окружения царя убеждали его, что Япония – это не противник для России, мы ее и шапками закидаем. Чего стоило стране шапкозакидательство, мы хорошо знаем. И перед Великой Отечественной войной витал дух шапкозакидательства. Красная армия-де всех сильней, воевать будем только на чужой территории и ни пяди своей земли врагу не отдадим. А когда опытные командиры ставили вопрос о стратегии и тактике отступления, то Сталин строго запретил им даже говорить об этом. В результате за несколько месяцев войны мы потеряли огромную территорию страны и в плену оказались миллионы наших солдат и офицеров.
Уточним и другое. Как рождается патриотизм? В странах, в которых успешно развивается экономика, повышается благосостояние граждан и действует закон, он вырастает сам по себе. В тоталитарных и авторитарных странах, особенно в тех, в которых экономика стагнирует, велика зона бедности и нищеты и царит произвол, патриотизм насаждается сверху на основе искаженных реалий и откровенной лжи. Так, массовый голод в Северной Корее (1995–1999) объяснялся не ущербной экономической системой, а исключительно природными причинами и победа над ним стала результатом того, что корейский народ еще сильнее сплотился вокруг полководца Ким Чен Ира и «еще решительнее сокрушил все агрессивные происки американских империалистов». А поражение оккупировавших Кувейт иракских войск в ходе операции «Буря в пустыне» (17.01.–28.02.1991) выдавалась Саддамом Хусейном за победу.
Немало работала и советская пропаганда по насаждению патриотизма накануне Великой Отечественной войны. Только в условиях нарастания закручивания гаек и не стершихся в массовом сознании насильственной коллективизации, а также страшного голода в начале 1930-х годов во многих районах страны патриотизм плохо приживался. И это сказалось на боеспособности нашей армии на первом этапе войны. Что вынудило руководство страны создавать заградительные отряды, препятствующие отступлению воинских подразделений без приказа, и Смерши (Смерш – аббревиатура от «Смерть шпионам»), специальные отряды в основном из чекистов, боровшихся с вражескими лазутчиками, пропагандистами, а также с паникерами и трусами.
Ну а то, как имя Ленина использовалось для поднятия патриотизма народа, как говорится, ни в сказке сказать ни пером описать. Оно начиналось с детских садов и кончалось домами для престарелых. Память воскрешает следующие изречения: «Ленин и теперь живее всех живых», «Ленин – жил, Ленин – жив, Ленин будет жить», «Ленин всегда с тобой… Ленин в тебе и во мне». Ну и какой результат? В такой атмосфере воспитывались многие нынешние силовики, чиновники и депутаты, только они быстро отрешились и от Ленина, и от ленинизма. Сейчас наши идеологи решили воспитывать в народе патриотизм на военных подвигах уже почти вымершего поколения и несуществующей страны – СССР.
А разворачивающаяся уже несколько лет подряд милитаристская риторика импонирует разве только отсталым слоям общества, но вряд ли способствует становлению здорового патриотизма. Но при этом она воспринимается уже и общественным сознанием западных стран как «рост агрессивности России», что останется надолго. А это значит, что ни инвестиций, ни высоких технологий оттуда мы получать не будем. А на Китай, к которому я очень хорошо отношусь, рассчитывать не стоит – он всегда действует в собственных интересах и даже до сих пор не нарушал наложенных Западом на Россию санкций. И встает вопрос: неужели в постсоветские годы мы не создали ничего такого, чем можно было бы гордиться?
Новое поколение – новое мнение о пути развития страны
На какие слои населения ориентируются наши власти? На прогрессивные, то есть модернизаторские, или консервативные, стремящиеся сохранить то, что есть? На молодые или уходящие поколения? Судя по всему, на последние. Руководители наши воцерковлены, а церковь по определению является консервативным институтом. При этом и основной электорат наших властей – это старшие поколения.
А как насчет молодых поколений, будущего страны? Ведь молодежь может оказывать большое влияние на политику страны. Так, «студенческая революция» во Франции в 1968 году сильно подтолкнула развитие демократического процесса в европейских странах и вынудила президента Шарля де Голля уйти в отставку. И в массовом движении против войны США во Вьетнаме (1965–1975) молодежь была в первых рядах. Есть и более поздний пример: практически во всех европейских странах в мирном свержении коммунистических режимов активное участие принимала молодежь. И только наша молодежь вела себя пассивно и в годы перестройки, и в постсоветский период.
Но сегодня она проснулась и откровенно высказывает свое неприятие авторитарных порядков в стране. Это уже не та молодежь, организации которой создавались напуганной цветными революциями властью с целью ей противодействовать. Хотя на деле в России такой опасности не было. Да, были характерные для стран цветных революций некоторые причины, но они не были критичными, не было и субъекта революции. Касательно провластных организаций, то это прежде всего «Наши», «Молодая гвардия», «Россия молодая» и целый ряд других, которые призваны защищать нынешний режим.
Следовало бы высоким чиновникам, которые сформировались при коммунистическом режиме и имеют склонность многое оттуда заимствовать в духе «держать и не пущать», серьезно отнестись к этому новому явлению. Ведь послепандемическое развитие России будет очень сложным, что может создавать почву для недовольства наиболее уязвимых слоев населения, включая молодежь.
Автор: Алексей Кива – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН, политолог.
https://www.ng.ru/ideas/2020-09-16/7_7965_reform.html
***
Приложение. Китайский путь для России: неизбежное будущее или упущенная возможность?
Отказавшись от советской плановой экономики, Россия так и не выработала внятного плана экономического развития. Формальная смена курса с «невидимой руки рынка» на «модернизацию» оборачивалась лишь переделом собственности и доходов от продажи нефти. Но эти ресурсы не вечны. Не пора ли определиться, что делать дальше? И не маячит ли ответ у нас перед носом – в Китае?
(Джо Стадвелл. Азиатская модель управления. Удачи и провалы самого динамичного региона в мире. М: Альпина нон-фикшн, 2020)
Отказавшись от советской плановой экономики, Россия так и не выработала внятного плана экономического развития. Формально наши власти кидались из одной крайности в другую: то надежды на «невидимую руку рынка» и разрушение государственных монополий, то непонятные «модернизации» со ставкой на нанотехнологии, инновации и западные инвестиции, то кампания по импортозамещению и поддержке среднего бизнеса (хотя бы в сфере продовольствия)… По факту же происходил передел собственности между представителями элиты и перераспределение доходов от продажи природных ресурсов (может быть, ещё и от эксплуатации советского наследия).
«Труба» и более-менее развитый импорт смогли перекрыть самые серьёзные структурные и стратегические проблемы: неравенство, ухудшение «социалки», скрытую безработицу… Но время ли сейчас почивать на лаврах потребления? Рядом всегда маячит призрак Венесуэлы, где падение цен на нефть легко расшатывало и капиталистическое, и социалистическое правительство.
Джо Стадвелл, британский экономист, многие годы работавший журналистом в Азии, в книге «Азиатская модель управления» выделяет ряд закономерностей в развитии и европейских, и успешных азиатских стран. Автор доказывает, что никакая ставка на «высокие технологии» и интеграцию в мировой рынок не сработает при отсутствии в стране адекватной промышленности и сельского хозяйства. Развитие же этих базовых сфер требует жёсткого контроля со стороны государства и скорее политических, чем узко экономических решений (в частности, отхода от узкого показателя денежной «эффективности»).
Но дьявол — в деталях. Действительно, история показывает, что свободный рынок работал недолго и только в руках сильных и уже развитых государств (хотя сегодня корпорации и финансовые институты даже в США держатся на льготах и денежной поддержке государства). Потребности же развития порождали «тотальные» государства. Однако здесь мы находим множество вариаций: в составе элиты, в мере госконтроля, в мировой конъюнктуре… Попытка Стадвелла вывести универсальный (да ещё и «простой») рецепт развития на базе опыта отдельных азиатских стран конца ХХ века — противоречие в определении.
Автор упускает из виду ряд противоречий реального «контролируемого» развития и все отклонения от выработанной им идеальной схемы рассматривает просто как «ошибки» правительств (из-за глупости или недостатка знания?), а не как действительную проблему, не имеющую красивого решения. Неудивительно, что, как только автор переходит к описанию конкретного опыта «успешных» стран, сразу оказывается, что «простой» алгоритм оптимального развития, выведенный ещё в XIX веке, ни разу не сработал. Явное стремление Стадвелла вывести новую догму госуправления, да ещё подчёркнуто противопоставляемую «плохой» коммунистической, вредит книге: в жертву приносятся «подводные камни» и общая гибкость схемы.
Так, уже на первом этапе — развитии сельского хозяйства — автор безапелляционно заявляет: необходимо раздать землю мелким земельным хозяйствам и дальше лишь поддерживать их, выстраивая транспортную инфраструктуру, борясь с перекупщиками-спекулянтами и т. п. Вместо того чтобы делать ставку на механизацию и организацию работы, нужно мотивировать крестьян убиваться на своём огороде ради возможности дополнительной прибыли. Особенно когда население страны велико, а земли мало, и всех нужно занять чем-то полезным. Люди довольны, продукция растёт, накопления же крестьян можно использовать для продажи им промышленных товаров.
Факт того, что и СССР, и Китай начинали именно с этого — и лишь затем повернули в коллективизацию, автор объясняет просто: коммунистам неожиданно в голову ударила марксистская (?) «догма»! И поэтому доказавшее свою эффективность решение было заменено на неэффективное, в обоих случаях приведшее к голоду (почему-то не перманентному). Профессор Пекинского университета, бывший шеф-экономист Всемирного банка Линь Ифу в «Демистификации китайской экономики» (вышедшей за несколько лет до книги Стадвелла и следующей почти идентичной канве), поясняет этот момент. Во-первых, мелкие хозяйства по факту не равны, и в них начинаются процессы концентрации капитала: одни крестьяне разоряются, другие богатеют; в землю начинают вкладываться капиталы со стороны, особенно ростовщические. Это отмечает и Стадвелл, требующий бороться с арендой крестьянских земель. Образуется деревенская беднота и новый класс землевладельцев (самая опасная часть «кулаков»), с какого-то момента начинающий борьбу за власть.
Но гораздо более важной проблемой, по утверждению Ифу, становится индустриализация. В менее противоречивых примерах Стадвелла ресурсы на неё, равно как и на создание транспортной инфраструктуры и иных необходимых селу благ, страны брали у США, заинтересованных в усилении своих союзников и сателлитов (Япония, Южная Корея) в Холодной войне и в ослаблении позиций коммунистов (в обеих странах были многочисленные компартии). И всё равно индустриализация протекала не без конфликтов и давления государства. Характерно, что коммунисты также надеялись на помощь извне. СССР ожидал европейской революции; затем была предпринята попытка привлечь инвестиции на любых условиях — по большей части заблокированная из политических соображений и приведшая к договору с Германией.
Ифу подробно описывает сопротивление крестьянина любому перенаправлению ресурсов в город и промышленность. Необходимо было перейти к более жёсткому контролю (и эксплуатации) сельского хозяйства, при этом компенсируя неизбежную потерю мотивации внедрением новых технологий, возможным только в крупных хозяйствах. С другой стороны, китайский экономист замечает, что до какого-то момента коллективизация повышала производительность труда. Хотя отследить отдельные факторы в реальности трудно, Ифу доказывает, что до появления сверхкрупных (тысячи крестьян) хозяйств никаких проблем не возникало. Но и тут есть тонкости: китайский экономист считает, что поворотной точкой стала отмена возможности добровольного выхода из крупной кооперации, из-за чего стала быстра нарастать проблема «тунеядцев»; сами сверхкрупные хозяйства не всегда оказывались неэффективны. Только ближе к 1980-м годам, когда западный капитал из-за давления собственных рабочих и благодаря новым возможностям транспорта и коммуникации начал мигрировать в третий мир, Китай получил внешний источник инвестиций, позволивший ослабить давление на крестьян.
Аналогичные проблемы возникают и в предложенной Стадвеллом формуле индустриализации: протекционизм и жёсткое проведение стратегии развития государством; контролируемая сверху внутренняя конкуренция компаний, будь они государственными или формально-частными, из которой выходят жизнеспособные гиганты; направленность на экспорт как критерий «отсечения» самых неэффективных компаний. Ифу рассматривает буквально эти три пункта, но приходит к выводу, что они — лишь изменчивые следствия ключевого фактора: избытка в Азии дешёвой молодой рабочей силы, на которую образовался острый спрос на развитом Западе.
Косвенно к этому приходит и Стадвелл: он отмечает, что схема работает, пока страна не развита, а население многочисленно и молодо. К концу ХХ века она перестала работать в Японии и Южной Корее; попытка следовать ей лишь привела эти страны к кризису. Когда экономика достигает некоего уровня развития, необходимо перейти к иной схеме развития. Стадвелл предлагает общую либерализацию, якобы лучше обеспечивающую потребление — но сегодня мы видим, что даже в развитых странах «свободный рынок» оказывается лишь инструментом в руках корпораций, банков и государств для наращивания неравенства и перекладывания рисков на население и мелкий бизнес (как раньше свободный рынок укреплял лидерство Великобритании).
В любом случае и Стадвелл, и (в меньшей степени) Ифу пытаются не подчёркивать один важный момент. Предложенная схема развития в любом случае подразумевает крайнюю эксплуатацию населения и низкий уровень жизни (даже без советской «излишней» социалки!) ради развития крупных промышленных компаний и государственного банка. Соответственно, оба автора подчёркивают опасность олигархии, когда богатые компании (и их управленцы) не возвращают обществу вложенные в них ресурсы. Например, «пиля бюджет» и живя на дотации. Или устанавливая высокие монопольные цены на внутреннем рынке, чтобы демпинговать экспорт и отвоёвывать новые рынки. Или просто становясь успешной частной корпорацией, перехватывающей власть в государстве. Наконец, неконтролируемые иностранные инвестиции могут привести к потере суверенитета. Поэтому Стадвелл делает номинальный акцент на политической составляющей развития — но, к сожалению, не может ничего сказать по существу. Например, автор советует странам просить поддержку у МВФ или Всемирного банка под обещания либерализации — а потом просто «кидать их», не выполняя обязательства! Действительно, почему все так не делают?! Или приводит как пример успешного госконтроля военный режим и угрозы пытками в Южной Корее — забывая, что США терпели это только потому, что он был «своим», то есть рьяно антикоммунистическим (так, корейские лидеры играли центральную роль и в Антикоммунистической лиге народов Азии, и во Всемирной антикоммунистической лиге). Неподотчётным режимам «репрессии» и «антидемократизм» с рук не сходили.
В итоге проблема уровня потребления, вызывавшая недовольство в СССР, фиксировалась Стадвеллом и в азиатских странах — но там она решалась за счёт ресурса Запада (обычно в обмен на «либерализацию» национальной экономики, т. е. на большую свободу и выгоду иностранного капитала, допускаемого к выстроенной тяжёлой промышленности и банкам). На самом деле, ближайшее рассмотрение наверняка покажет, что «ресурс Запада», в свою очередь, берётся из эксплуатации Китая и других менее развитых стран.
Неясно другое. Итогом развития по Стадвеллу становится страна с сильным государством, центральным банком, рядом корпораций-монополистов, раздутой тяжёлой промышленностью (производством средств производства, «бизнес для бизнеса») и идущими на убыль фермерскими хозяйствами. Уровень жизни остаётся низким: даже если у населения появляются накопления — их негде тратить, ведь потребительская сфера не развита. Заметим, что так описывали и СССР перед крахом. Дальше должно произойти нечто, перенаправляющее накопленные мощности на потребление. Иначе система скатывается в абсурдное производство ради производства, обогащение верхов, низовой взрыв и т. п.
Стадвелл считает, что это «нечто» — либерализация, отпускание государством поводьев, свободный рынок. Но это не точно: конкретный механизм перехода автор не описывает, лишь замечает, что все страны при этом переживали затяжной кризис. На выходе страна почему-то получает множество потребительских товаров и богатое население. Почему? В России все сливки либерализации сняла элита. В Японии, как признаёт автор, тоже всё совсем не гладко после «экономики пузыря» 1990-х годов: неравенство, заоблачные цены на еду, проблемы с жильём и пр.
Ифу объясняет сохранение партией политического контроля при росте промышленных компаний сложной и широкой схемой управления: идейно заряженные лидеры, многочисленные партийные ячейки с активной идеологической работой, какие-то (слишком коротко описанные) нетривиальные механизмы принятия решений с учётом мнения низшего управленческого состава и даже рядовых рабочих… В общем, некое подобие прямой демократии, ослабленная версия Советов. И то сегодня Китай выглядит весьма «элитной» страной, с миллионерами и несменяемой номенклатурой. А уж как должен происходить переход от концентрации власти и ресурсов у государства к широкому свободному потребительскому рынку в менее идейных странах — вопрос на миллион! Стадвелл что-то пытается сказать про необходимую демократизацию — но политика, поставленная в книге во главу угла, — не его конёк.
Применимо ли всё сказанное к России? К сожалению, восстановление производства и сельского хозяйства — теперь уже актуальный для нас вопрос. Зависимость от иностранных продуктов слишком завязана на политической конъюнктуре и цене на нефть. Стабильная занятость населения также остаётся ценностью, недостижимой в нестабильной (и косвенно зависящей от той же мировой конъюнктуры) сфере мелких услуг. Понятно, что в дело должно вступить государство. Но откуда ему брать ресурсы? Иностранные инвестиции малы и угрожают суверенитету. В отличие от Китая, мы не можем «торговать» молодой и дешёвой рабочей силой. Однако у нас есть пресловутая «труба»: но распределение доходов от неё — чисто политический момент, который в других странах решали социалисты, опиравшиеся на массовое организованное низовое движение.
Стоит отметить, что высокие технологии в теории также могут стать двигателем прогресса; предприятиями, приносящими бюджету прибыль. Однако они неизбежно более «элитарны», чем промышленность и даже природные ресурсы: очевидно, что заставить несколько сотен тысяч (на деле — просто тысяч) программистов и учёных «кормить» всё население и сохранять высокую мотивацию — не так-то просто. В конечном счёте им несложно будет эмигрировать. И даже этот «прогрессивный» и «модный» вариант не снимает вопроса политического субъекта, контролирующего это развитие. Кто, если не представители политически организованного народа, могут взяться за это дело? Кому ещё это нужно, когда у элиты есть так много способов сделать лёгкие деньги на спекуляциях, коррупции, войнах?
Стадвелл прав в том, что политический аспект дальнейшего развития — более сложен и важен, чем собственно экономический (тут многого не придумаешь). К сожалению, в книге он идёт лёгким путём: разбирая формальные экономические решения и игнорируя их политические сложности. Автор в очередной раз критикует примитивизм неолибералов — но его «рецепты» также обманчиво просты.
Автор Дмитрий Буянов
https://regnum.ru/news/economy/3018479.html