РОССИЙСКИЙ ГАВРОШ

Рассказ

Мы не имеем право обмануть, не оправдать надежды детей. Но для этого все взрослые должны изжить в себе равнодушие и принять непосредственное участие в судьбе каждого бездомного ребенка. Сейчас и немедленно, а то, как бы, не опоздать.

Ранним осенним утром я нервно топтался на остановке. Дохнувшая севером погода откликнулась на антициклон с мерзким отвращением, обрушив на всё живое и неживое мелкий колючий дождь. Еще не проснувшийся город словно съежился, притих от сырости и первых ночных заморозков, с непривычки они ощущались каждой клеточкой моего нервно пульсирующего тела. А вокруг полусонные люди сжимались в мокрый комок и горбились от пронизывающего ветра. Я нетерпеливо поглядывал то на часы, то на заплаканную дорогу.

Вдруг за спиной раздался звонкий мальчишеский говорок:

– Тихоня, куда ты поплелся? Вот здесь окурков больше всего… Давай шустри, дубина.

Этот резкий голос взорвал притаившуюся тишину. Я невольно обернулся и увидел возле себя двух легко одетых и чумазых пацанят в возрасте семи-восьми лет. Один, светловолосый и повыше ростом, затаился под навесом. Спрятав замерзшие руки под мышками, он сомкнул еще сонные веки и прижался спиной к мокрому киоску.

Зато другой – смуглый, с короткими волосами, в мятом спортивном костюме – был как заводной. Великоватые штаны то и дело сползали с его голого живота, а он, на ходу поправляя их, быстро шнырял между застывшими взрослыми и проворно подбирал под их ногами свежие, еще не намокшие окурки. Судя по расторопности и уверенным действиям мальчугана, занятие для него было привычным. Лишь изредка он отвлекался и снова обращался к притихшему приятелю:

– Ну ты чё? Спать сюда пришел? Смотри, по шее от Бугра получишь.

Я решил вступиться за своего соседа, так не хотевшего расстаться с полудремотой:

– Ну что ты к нему пристал? Дай ему еще немного насладиться. Тебя самого-то как зовут? Сколько уже стукнуло?

– Мне уже восемь! А зовут Гаврошем… Ой, – он вдруг осекся и смущенно улыбнулся. – Это меня так прозвали. А имя – Васька.

– А кто такой Бугор?

– Бугор у нас старшóй! Он раньше на стройке работал, а потом попал на другую работу… «На стройку века!» Так он говорит всем нашим.

– На БАМ, что ли? Так это уже давно было, – недоумевал я.

– Да нет, на зону… Кирпич украл на стройке и построил себе домик… Два этажа! Вот теперь и живет с нами в подвале… Да нет, он дядька хороший, не дерется, как другие… Только когда сильно пьяный, может разок врезать по уху.

«Ах, вот оно что! Да вы, оказывается, из подвала, так называемые “дети подземелья”», – определил я и не обрадовался своей догадке.

– И часто он пьет?

– Да нет, только по праздникам. А еще, – мальчуган вдруг осекся, как бы соображая, продолжать или вовремя остановиться. Потом все-таки решился: – когда мы богатую квартиру или гараж грабанем, дом или сарайку подломаем, тогда он от радости квасит по-черному. И всех угощает.

Гаврош с детской наивной гордостью взглянул на меня крупными любопытными глазами, ожидая… но в ответ я откровенно удивился:

– Так вы и этим увлекаетесь? Интересная у вас жизнь! А ты что, тоже принимаешь участие в таких опасных операциях?

– А как же… Я маленький и худой: в любую форточку и дырку пролезу.

– Не боишься, что в милицию заберут?

– Не-а. Бугор говорит: раз я малолетка, то бить не будут и посадить не могут. Нет такого закона! И права у них нет! – Он нахмурил темные брови и сердито сверкнул зрачками-угольками, будто решил немедленно выразить свой категорический протест. Когда его взгляд чуть подобрел, я согласился:

– Это уж точно! Детям там делать нечего…

– Так что надо пользоваться своим возрастом, – выпалил парнишка, словно хорошо выученный урок. – Вот я и помогаю пацанам. Они уже большие: им двенадцать и тринадцать лет!

– А что же взрослые? Они чем занимаются?

– Они нас только научат, покажут и ждут в подвале.

– Теперь ясно. Они, значит, организаторы, а вы – несовершеннолетние исполнители. Ох и «умный» у вас этот Бугор! Да и учитель он, судя по всему, неплохой, раз никто до сих пор не попался.

– Не-а. Самый умный у нас другой. Он раньше на заводе инженером работал, потом его за пьянку турнули… Комнату пропил, вот и живет с нами. Только он всегда злой по утрам. А когда башка у него трещит, бьет меня по голове. Иногда знаешь, как сильно больно?!

Теперь я другими глазами взглянул на этого общительного и смышленого мальчугана – от жалости в груди кольнуло, потом защемило. «Сколько же тебе хлебнуть пришлось за восемь лет! И за что тебе выпала такая тяжкая доля? И кого винить?»

– А родители-то у тебя есть? Почему не с ними живешь? – спросил я, приготовившись услышать какую-нибудь невероятную историю. Но ответ оказался вполне прозаичным и банальным:

– Папка нас бросил, когда я еще маленьким был. А мамка меня не любит… И никому я не нужен, – мальчик сказал об этом так спокойно, будто уже сто раз повторял эти жестокие, бесчеловечные слова из обличительного приговора, родившегося в его душе и вынесенного всем нам и всему безразличному обществу; сложилось мнение, что в какой-то мере он уже свыкся с этой ужасной мыслью. От жалости и обиды у меня задрожали веки и чуть слезы не брызнули из глаз, а он продолжал: – Я ей не нужен, всегда мешаю… Иногда захожу, когда чужих мужиков дома нету. Мамка всегда пьяная на полу валяется, увидит меня – начинает реветь и целоваться еще лезет. Фу! – Гаврош сморщился и грязной рукой протер свои брезгливые губы, будто ощутил на них что-то неприятное.

– А чужие мужики зачем приходят к ней? – вырвался у меня наивный вопрос.

– Вино пьют да песни орут. Это всё дружки ее хахаля… У-у, козел вонючий, – пальцы Гавроша тут же сжались в кулачки, а прищуренные глазенки выразительно сверкнули злостью. – Вот вырасту и топором башку ему отрублю, чтобы больше не кричал мамке: «Ты когда избавишься от этого гаденыша? Зачем он тебе нужен?» Один раз она напилась и послала меня ночевать на чердак. А ночью там знаешь как холодно и страшно?! Вот я и убежал из дома… и поселился в нашем подвале. Там у нас тепло и вода есть…

– А что же ты такой чумазый? – поинтересовался я, представляя их пыльное прибежище.

Гаврош по-детски с удивлением уставился на меня, а потом с гордостью обрисовал свой «комфортабельный» подвал, в котором он и его старшие товарищи по несчастью нашли свое пристанище. Оказывается, с этими отвергнутыми обществом людьми уживаются и мирно делят ночлег крысы и мыши, бездомные кошки и собаки. Вечером взрослые открывают вентили и под тонкой струей воды умудряются не только умыться, но и вымыться, и постирать белье. Но Гаврошу вода кажется либо кипятком, либо слишком холодной, поэтому он очень редко пользуется бесплатными водными процедурами, хотя, по его словам, старается следить за собой. По поводу короткой стрижки пояснил: «Чтобы вшей не было и не чесаться». Месяц назад он попросил подругу Бугра, которая раньше работала парикмахером, постричь его наголо. И добрая Зинаида за минуту оболванила его – сейчас так модно.

Я с болью слушал простодушного Гавроша и невольно раз за разом представлял его хваленый приют-ночлежку. Спит на досках, уложенных прямо на трубы. Зимой они  горячие, поэтому не замерзнешь, а летом в подвале и так нормально, только душно и пыльно. Подложив под голову тюфяк и укрывшись фуфайкой, он до утра спит как убитый, но хорошие сны ему не снятся. «Наверно, из-за живота, который, как котенок, по ночам урчит, урчит». Но не всегда успокаивает. Утром все встают рано и молча собираются на работу. У каждого своя. Одни подрабатывают на рынках, овощных базах и в коммерческих киосках – уважаемые люди! Другие собирают и сдают бутылки – денежные люди! Третьи, так называемые «мусорщики», обходят закрепленные за ними помойки и мусорные контейнеры и отбирают всё более-менее съедобное. Вечером весь этот провиант вываливается на общий стол, и начинается маленький праздник. Тут уж не зевай, только рот пошире открывай. Как выразился Гаврош, работай в четыре лопаты и побольше загребай. Со своими обязанностями «мусорщики» справляются успешно – они самые надежные кормильцы. Даже если остальные вернутся пустыми, то одного помоечного пайка хватит на всех, за что им обитатели престижного отеля для бездомных выражают благодарность. Так уж заведено: платить словом и делом.

А Вася и однажды прилипший к нему в автобусе новичок, прозванный Тихоней, занимаются попрошайничеством на вокзалах, в метро, в подземных переходах и на улице. Кроме этого, они – как самые младшие – выполняют разовые поручения старших. Вот и на этот раз они должны с утра пораньше обеспечить их куревом.

– А ты сам-то куришь? – не отрывал я пристального взгляда от его худого и бледного лица: юный собеседник ухмыльнулся.

– Один раз попробовал, когда совсем маленьким был… У меня закружилась голова и сильно тошнило. Я больше люблю нюхать и дышать, – признался он, и вновь на его узких губах сверкнула невыразительная улыбка.

– И что же ты нюхаешь?

– Клей, бензин, ацетон… Всё подряд. Перед сном нанюхаешься и кайфуешь до утра…

«Поэтому-то и спишь как убитый», – отметил про себя я и огорченно покачал головой.

А Гаврош в это время продолжал откровенничать:

– Я и травку курить пробовал, и таблетки глотал. А один раз, когда у меня было много денег, ширялся. Вот это был балдеж! – его карие глаза сверкнули от удовольствия.

– Повезло тебе… что еще жив остался.

Не уяснив моей мысли, Гаврош согласился:

– Еще как повезло! Если бы Студент прознал, что это я у него свистнул таблетки и сигареты с травкой, он бы на месте прибил. Но я утром прикинулся, что заболел и встать не могу. А он все мои вещи перетряс и ничего не нашел. Студента этого за наркоту из института поперли. Потом он кого-то сильно надул, а кого-то ваще кинул – вот и скрывается от них. Говорят, его даже милиция ищет…

– А ты в школу ходил? – переключился я на другую тему. Застывшее серьезное лицо мальчика вдруг исказилось в неподдельном испуге – видимо, представил разъяренного Студента или другую страшную картину.

– Только в первый класс, – как-то неохотно ответил он.

– Ну и как? Тебе нравилось?

– Не-а. Училка там больно злая: всегда ругала меня, заставляла тихо сидеть и уроки учить… А я не люблю… Да еще мамка летом мою форму продала – совсем новенькую, а деньги пропила… вместе с толстым хахалем.

Мы увлеклись разговором и даже не заметили, как подошел троллейбус, но Гаврош не растерялся, толкнул плечом своего дремавшего приятеля и протянул собранные окурки.

– На, передай. А я поеду к своему дружку. Что-то давно его не видел.

Он юркнул между взрослыми и скрылся в толпе пассажиров. Я – за ним. С большим трудом протиснулся к окну и огляделся. Гаврош развалился на заднем сиденье и улыбался. Мы встретились приветливыми взглядами: как старые знакомые.

– Так, говоришь, друга решил навестить? И где он живет?

– В общаге. Тут недалеко, – быстро ответил Гаврош и начал пересчитывать помятые десятирублевки.

– Ты бы у него заодно помылся. Я думаю, его родители не будут возражать?

– А у него нет родителей. Отец сидит, мать недавно умерла, а с теткой он не хочет жить… Да и воды у него нет, он же ночует на чердаке. У них там плохо, а вот у нас – классно! Если мой друг заболел, я ему сейчас похавать принесу и подарки – видишь, сколько у меня денег?!

Глядя на его довольное лицо, я подумал: «А сердце у тебя доброе. Интересно, что тебя ждет впереди и как сложится твоя дальнейшая судьба? Хотя выбор невелик. Надо что-то делать с ними, иначе потом будет поздно. Куда деваться этим бездомным гаврошам, снующим под ногами важных чиновников и взрослых дядь, которые будто не видят их или делают вид, что не замечают? А ведь они – будущее России!»

Нахлынувшие горестные раздумья пришлось прервать – оказывается, нам обоим предстояло выходить. Уже на улице я спросил Гавроша:

– А кем бы ты хотел стать, когда вырастешь?

Он не задумываясь выпалил:

– Американским полицейским. Мне дадут машину, форму, пистолет и пулемет. Я как Тер… Терме… Тер-ми-на-тор, – наконец-то выговорил он по слогам, потом уверенно продолжил: – Буду всех гадов убивать! Всех подряд...

Откровенный ответ поразил меня. «Теперь понятно, кто может вырасти из этих брошенных мальчишек. Мы даже не догадываемся о грядущей опасности. А она не за горами…»

И всё же перед тем, как проститься с мальчуганом, я дружески протянул ему руку и бодро сказал:

– А все-таки хорошее у тебя имя, Василий, и я верю, что ты будешь нужен и полезен России!

Он ничего не ответил, только улыбнулся и вприпрыжку побежал через дорогу.

Встреча с Гаврошем не давала мне покоя: ни днем, ни ночью. Однако на остановке он больше не появлялся. А мне так хотелось помочь ему. С трудом, но всё же удалось разыскать его хваленую ночлежку. Поздно вечером я с волнением спускался по ступенькам мрачного подвала, подгоняла твердая уверенность, что обязательно вытащу отсюда Василия. Обитатели подвала, с которыми я был заочно знаком, встретили меня настороженно, однако потом всё же открылись. Бугор, человек с порывистыми движениями и узкими обеспокоенными глазами, сообщил:

– Его сильно избили какие-то парни.

– За что? Он же такой добрый и безобидный...

– А ни за что – время сейчас такое – убить человека ничего не стоит! – пробасил Бугор, нервно закуривая. – Тем более нас: мы же не люди, а людишки ничтожного сорта.

– Гаврош сказал, что заступился за друга, – пояснила Зинаида, женщина лет тридцати пяти с дряблым лицом и ярко накрашенными губами. – Так его эти сволочи всего испинали – кровью харкал. А вчера ему стало совсем худо, пришлось отправить в больницу.

– А друг его? – вырвалось у меня. Перед глазами предстал худой, застенчивый, физически плохо развитый мальчуган.

– А Тихоня с тех пор вообще не появлялся – сгинул куда-то. Может, уже…

Она не договорила, боясь накаркать. На этом безрадостный разговор и закончился.

Утром, накупив гостинцев, я ринулся в больницу, но в регистратуре меня поджидала страшная весть:

– Час назад Вася Кормильцев умер… – уверяла полная медсестра с безразличным лицом. – Да чего проверять и уточнять. Мне что, делать нечего, чтобы перепроверять? Вот, записано – четко и ясно.

У меня помутнело в глазах, я опустился на стул. В горячих висках тупо застучало, по телу пробежала холодная дрожь – будто напомнила о том дне, когда мы случайно познакомились.

– Опоздал! Эх, Васек, Васек, что же ты наделал? Не дождался… А впрочем, не ты, а мы, взрослые, опять недоглядели, упустили и опоздали…

Сумбурные безутешные мысли атаковали меня, они копошились, суетились, словно специально отвлекали от самой главной: вот так и всё поколение можем потерять, если сейчас же не начнем его всем миром спасать!

Минуло три холодных осенне-зимних месяца. Гаврош не выходил у меня из головы – я словно чувствовал личную вину за его нелепую гибель. Он несколько раз мне снился и каждый раз с такими жалобными и осуждающими глазами, что я просыпался от боли в сердце.

Ранним февральским утром я стоял на той же остановке и ежился от пробиравшего до костей морозного ветра. Вдруг услышал знакомый детский голос. Сначала не поверил своим ушам: не может быть, он же умер.

– А вон там проверил? – снова услышал я и осторожно, чтобы не спугнуть, повернулся. О чудо! Я сразу узнал его. Настала ледяная минута молчания. Я был оглушен наступившей тишиной и шокирующей приятной новостью.

– Вася! – Наконец-то вымолвил я и с радостью бросился к нему. Еще не выйдя из состояния заторможенности, он растерянно смотрел на меня – не признал. Одет он был иначе: длинная фуфайка с завернутыми рукавами, рваная шапка, натянутая до бровей, и большие неуклюжие с ободранными носами сапоги… Но всё те же крупные выразительные глаза – их ни с кем не спутаешь.

– Откуда ты взялся? Ты же… того! В больнице… – последние фразы я уже произнес не так уверенно – ведь он передо мной стоял живым!

И тут он вспомнил меня.

– А-а! Так это не я, а Тихоня. Мы с ним поменялись фамилиями, чтобы нас не нашли.

– Так кто же ты теперь?

Он шмыгнул носом и улыбнулся.

– Снова Вася Кормильцев! Мне так нравится.

– Знаешь, как ты меня обрадовал своим… – хотел сказать «возвращением в жизнь», но выразился более просто: – выздоровлением. Скажи: чего ты хочешь? Я всё для тебя сделаю.

А он уставился в землю и, даже не задумываясь, просопел:

– Домой хочу, к мамке… И в школу.

Я торопливо снял перчатку – пока он не передумал – и протянул руку.

– Так пойдем, я тебе помогу: и с мамой поговорю, и в школу схожу.

Он сунул в нее маленькую и грязную ладошку и, ощутив человеческое тепло, крякнул от удовольствия. Мы уже сделали несколько уверенных шагов в новую жизнь, как он вдруг остановился, освободился от моей руки и бросился назад. Я замер в нерешительности, в груди тревожно ёкнуло, но меня что-то сдержало. А он подбежал к своему оборванному сверстнику – по его лицу от обиды катились крупные слезы.

– На, – с бодрой убежденностью протянул Вася окурки. Я ликовал: значит, он поверил в меня! Хлопнув раскисшего приятеля по плечу, он с радостью добавил: – А я домой. Теперь ты будешь Гаврош. Но ты не бойся: я тебе тоже помогу! Мы же друзья!

В его звонком голосе звучала непоколебимая уверенность, что они друзья не по несчастью, а по будущему счастью. Его детская наивная уверенность с легкостью передалась и мне: ликующей душе хотелось верить в это – поступить иначе я уже не мог. Обмануть, не оправдать их надежды мы не имеем право. Но для этого все взрослые должны изжить в себе равнодушие и принять непосредственное участие в судьбе каждого бездомного ребенка. Сейчас и немедленно, а то, как бы, не опоздать.

Культяпов Николай Александрович, лауреат международных и российских литературных конкурсов, Россия