О предвоенной политике СССР и гитлеровской Германии
О предвоенной политике СССР и гитлеровской Германии
К семьдесят третьей годовщине начала Великой Отечественной войны
Взаимопритяжение Германии и Советской России началось вскоре после окончания первой мировой войны. Оно развивалось медленно, нелинейно, по мере изменения ситуации в пост-версальской Европе.
Двадцатилетний, насыщенный экономическими и социальными потрясениями интервал между двумя мировыми войнами был периодом сложных, со спадами и подъемами, взаимозависимых, взаимовыгодных отношений между веймарской, а затем нацистской, Германией и большевистской Россией; периодом становления и упрочения в них тоталитарных режимов. Факторы этого взаимопритяжения, как и его характер, менялись во времени.
Начиная со становления Веймарской республики (1919), главным, объединяющим Советскую Россию и Германию, фактором, была их маргинализация, отторжение от европейского политического мейнстрима, неприемлемость ими вынужденного признания пост-версальской политической карты Европы, непримиримость с отторжением от них территорий, с самим существованием Польши в её новых границах. Заключенный в начале 20-х годов прошлого века союз Германии и Советской России был «браком по расчету». Никаких иллюзий относительно друг друга не было. Главное, что связывало их при всех перипетиях, изменах, ссорах, разрывах—это противостояние Версальскому договору, своего рода фантомная боль после ампутации восточных территорий довоенной Германии и западных—Российской империи. Обе стороны этого странного союза были одержимы ирредентистской идеей реванша, возвращения отторгнутых в пользу Польши территорий: Германии — Померании, промышленной части Силезии, старого ганзейского Данцига, отделения от Германии «корридором» Восточной Пруссии, дающим Польше выход к Балтийскому морю; советской России—Западной Украины и Западной Белоруссии. Таким образом, стимулами к сближению были взаимопомощь в противостоянии победителям, Антанте, в восстановлении утраченных позиций и утверждение себя как равноправных игроков на европейской и мировой сцене. Финалом стало заключение Рапалльского договора 1922 г., в основу которого был заложен «принцип наибольшего благоприятствования в экономических и правовых отношениях».
Взаимные интересы: для Германии Россия-потенциально важный рынок для германской промышленности и важнейший источник сырьевых материалов, а для России Германия-поставщик технологий и машин, кредитов, специалистов высокого уровня, не находящих применения в годы депрессии, поразившей Германию во второй половине этого периода, и крайне востребованных большевистским руководством в связи с курсом на индустриализацию. Сила взаимопритяжения в этот период преодолевала идеологическую несовместимость. Финал: упрочение связей Рейхсвера и Красной Армии и признание советским руководством Германии, как наиболее дружественной капиталистической страны.
В советско-германских отношениях имеет смысл выделить два макропериода: первый, когда советско-германские отношения не определялись лично и только лично Сталиным и Гитлером. Второй -когда внешнюю политику определяли оба диктатора и никто иной. В первый период, в Веймарской Германии, эти отношения формировались трудно достигаемым консенсусом между правительством и руководством усеченного Версальским договором Рейхсвера, а в России- до 1927 г., т.е. до 15-го съезда ВКПб, на котором была окончательно разгромлена оппозиция и фактически была утверждена диктатура Сталина, советско-германские отношения определялись Лениным, Троцким, Чичериным.
Советско-германское сотрудничество в экономической, военной и дипломатической сферах в этот период было чрезвычайно продуктивным для обеих сторон, в немалой степени, благодаря важной роли в его становлении и развитии двух ярких, я бы сказал — уникальных в дипломатическом мире, личностей — наркома иностранных дел Георгия Чичерина и посла Веймарской Германии в Москве в 1922-28 гг., бывшего министра иностранных дел, графа Ульриха Брокдорф-Ранцау. Невозможно вообразить себе на нынешнем тусклом дипломатическом небосклоне двух таких аристократов, аристократов не только по рождению, но по духу, по интеллекту, по стилю жизни и поведения, двух эстетов (Георгий Васильевич Чичерин был не только высококлассным дипломатом, он был музыковедом, автором статей о Бахе, Вагнере, книги о Моцарте, он был полиглотом, свободно владевшим европейскими языками). Из упомянутых мемуаров советника немецкого посольства в Москве Густава Хильгера: «Этот маленький человечек умел представлять интересы своей страны на международных конференциях с таким достоинством, такой замечательной эрудицией, блестящим красноречием и внутренней убежденностью, что даже его противники не могли не относиться к нему с уважением.» Большевик Чичерин и немецкий консерватор-националист Брокдорф-Ранцау, были друзьями, частыми собеседниками в часы отдыха, и не только на профессиональные темы.
Сталин намеревался продолжать курс военного и экономического сотрудничества, продуктивной для обеих сторон кооперации в военной сфере, налаживания и упрочения контактов между генералитетами обеих сторон, взаимной заинтересованности в сфере вооружений, военной индустрии, взаимных визитов высшего командного состава. Но с приходом Гитлера к власти в январе 1933 он столкнулся с непримиримой, откровенной враждебностью фюрера к большевистской России и прагматический «рапалльский период» делового сотрудничества закончился. Он сменился пропагандистской конфронтацией, резким ослаблением экономических связей и ликвидацией военного сотрудничества. Так продолжалось вплоть до заключения «Пакта Молотова-Риббентропа» в августе 1939-го.
Взаимный зондаж
С приходом Гитлера к власти мирное сосуществование двух экспансионистских тоталитарных государств, двух конкурирующих идеологий, двух внимательно следящих друг за другом и перенимающих опыт друг у друга «нацлидеров», было объективно невозможно. Их военное столкновение было неизбежно. Сталин не стремился к войне, он комплексовал, он боялся гитлеровскую Германию. К ней стремился Гитлер, он не боялся сталинскую Россию, он был убежден в превосходстве Германии, её военной машины. Сталин, играя одновременно на двух досках—англо-французской и германской, стремился к устранению антагонизма в отношениях с Гитлером, стараясь сохранять при этом лицо и не теряя надежду на взаимность.
Несмотря на внешнюю враждебность, в течение почти всего конфронтационного периода Москва посылала Берлину сигналы, намекая на возможность нормализации отношений, по крайней мере, в экономической сфере. В начале 39-го обе стороны стали проявлять осторожно позитивное отношение к идее установления взаимовыгодных бартерных торговых отношений и началось осторожное нащупывание платформы для сближения. В октябре 38-го, т.е. вскоре после «Мюнхена», германское посольство в Москве отметило и сообщило в Берлин, что Сталин гораздо больше возмущен мюнхенскими соглашателями, чем Гитлером. Он воздержался от каких-либо инвектив в адрес Германии. Затем, в декабре, состоялась встреча советского торгового представителя с германскими внешнеэкономическими чиновниками, в ходе которой те предложили очистить отношения от накопившегося негатива и приступить к работе над торговым соглашением. На новогоднем 1939 г. приеме для дипкорпуса Гитлер демонстративно долго и благосклонно беседовал с советским послом Мерекаловым (до того он подчеркнуто холодно обращался с ним). Это было оповещением не только Москвы, но и других столиц, что лед в отношениях двух заклятых врагов может быть сломан. Ну, если не сломан, то возможно его оттаивание. Так это и было воспринято западной прессой.
Спасительный бартер
Оба диктатора осознавали не просто выгоды, а крайнюю заинтересованность в широкоформатных торговых соглашениях. Сложилась довольно-таки любопытная ситуация: готовясь к войне друг с другом, они помогали друг другу вооружаться. Сталину была нужна продукция германского машиностроения, технологии, передовые по тому времени научные и конструкторские разработки её ВПК, которые в состоянии были поднять уровень советского ВПК.
Что касается заинтересованности Гитлера в сближении с Россией, то в первые месяцы 39-го им руководило не стремление застраховать себя от «проклятия войны на два фронта» — на западе и на востоке. Эта мотивация возникнет позже. Тогда же он был еще уверен в повторении «Мюнхенского сценария» в случае аннексии им Польши. Тогда он еще надеялся мирным путем превратить её в сателлита Германии, избежать военного конфликта с ней. Тогда его интерес к России определялся только возможностью поставок ею жизненно важных для гонки вооружений сырьевых материалов и продукции российского сельского хозяйства для поддержания жизненного уровня населения.
Германия была на краю суверенного банкротства. Её валютные резервы были почти исчерпаны, о чем глава Рейхсбанка Ялмар Шахт в конце 1938 г. предупредил Гитлера. Безудержная программа вооружения истощила казну. Не было средств на импорт необходимых сырьевых материалов. Было введено жесткое рационирование продовольствия. В 1938 армия получила только треть её нормы на металлы на производство вооружений. Падало производство танков, пушек и пр. Из-за нехватки металлов были заморожены многие военные проекты. Концерн Круппа был не в состоянии выполнять программы по производству вооружений. Ответственный за военную экономику Геринг настаивал на восстановлении резко сократившихся после прихода Гитлера к власти торговых отношений с Россией, огромные сырьевые ресурсы которой и сельхозпродукция могли спасти положение. При исчерпании золотовалютных резервов только бартер с Россией — германские технологии, машины и оборудование в обмен на российские руды черных, цветных и редких металлов, нефть, пшеницу, продукцию животноводства — был единственной реальной возможностью сохранения заданных темпов военного производства и поддержания жизнеобеспечения населения.
Stopandgo
Взаимная подозрительность, ожидания подвоха отличали взаимотношения двух диктаторов. Вот типичный пример. После первых проявлений заинтересованности в разморозке отношений со стороны Гитлера в январе 39-го Сталин через посла в Берлине сообщил о готовности начать немедленно переговоры о заключении торгового соглашения в Москве. Именно в Москве. Тем самым он хотел продемонстрировать заинтересованность Гитлера в отношениях с Союзом. Но Гитлер, понимая, что Сталин хочет использовать это как карту в своей игре с Лондоном и Парижем, т.е. набить себе цену у них, не захотел сделать ему такой щедрый пропагандистский подарок. Дело застопорилось, но ненадолго.
Оба диктатора поручили своим представителям избегать определенности и позволять просачиваться в прессу нарочито преувеличенной информации о начавшемся взаимопритяжении, дающей пищу для будоражащих политические круги европейских стран спекуляций. Оба использовали эту карту в своих играх с Лондоном и Парижем, но, на самом деле, притормаживали движение, посылая друг другу противоречивые сигналы, боясь продешевить в уже намечаемых переговорах. Так, вскоре после упомянутой демонстративной беседы Гитлера с советским послом на новогоднем дипприеме, Риббентроп, всегда озвучивавший политические маневры фюрера, заявляет французскому послу, что целью германской политики является борьба с коммунизмом: «В отношении Советов мы будем оставаться непреклонными. Мы никогда не придем к пониманию с Большевистской Россией.» (Robert Goralski, World War II Almanac). Не менее уклончивым было и поведение Сталина. В отчете о встрече с Молотовым в мае 39-го германский посол в Москве Шуленбург писал, что Молотов, отражающий позицию босса, «был раздражающе осторожен» и посол так и не понял, чего же он хочет. (Documents on German Foreign Policy, Series D).
В начале мая Сталин снял с поста наркома по иностранным делам, активнейшего антигитлеровца, идеолога создания антигерманской коалиции, Максима Литвинова, заменив его Молотовым. Гитлер очень даже понял этот сигнал. Он понял, что Сталин осуществил поворот во внешней политике в сторону Германии, и тут же вызвал к себе в Берхтесгаден посла Шуленбурга и военного атташе генерала Кёстринга (вместо Шуленбурга прибыл ведущий эксперт по России советник посольства Хильгер), чтобы обсудить возникшую ситуацию. Он также приказал Геббельсу дать команду СМИ прекратить антисоветскую пропаганду.
Но, повторюсь, тогда Гитлер все еще настаивал только на торговом соглашении, в то время, как Сталин, соглашаясь на него, добивался и договора о ненападении. Это и было точкой преткновения. До конца июля Гитлер еще не принял окончательного решения напасть на Польшу. И хотя союзники подписали в начале апреля гарантии Польше, он не верил, что они начнут из-за неё войну с ним. Политический пакт со Сталиным был ему тогда не нужен, он испортил бы ему всю игру. Кроме того, сохранялись подозрения, что Сталин использует позитивный настрой Гитлера к «перезагрузке» в отношениях с ним, как карту в переговорах с союзниками. Наступила очередная пауза. Вот в таком ритме продвигались они к сближению.
Главная цель Сталина
Когда с германской стороны начали проявляться все более очевидные признаки готовности к смягчению климата в отношениях с Россией, Сталин понял, что Гитлера прижало. Он знал, конечно, о тяжелом экономическом положении Германии, о срыве программ вооружений, и знал причину. Но интерес Сталина заключался не только и не столько в экономическом соглашении. В получении германских технологий он, конечно, был заинтересован, но совсем не в той степени, в какой Гитлер был заинтересован в получении российских нефти, металлов и сельхозпродукции. Используя, как рычаг, нужду Гитлера в российском экспорте, проявляя готовность к торгово-бартерным соглашениям, Сталин напирал на урегулирование политических отношений, имея в виду советско-германский договор о ненападении. В этом была его приоритетная цель. Он не имел иллюзий относительно прочности такого договора с Гитлером, показавшим на примере соблюдения Мюнхенских соглашений, как он относится к международным договорам. Но, все же, такой договор давал ему больше времени для подготовке к войне. Гитлер же хотел ограничиться только экономическим соглашением. Он вел свою игру с Лондоном и Парижем и не хотел сжигать мосты, вступив в союз со Сталиным. Это изменило бы всю конфигурацию отношений в треугольнике «Лондон/Париж-Берлин-Москва». Причем изменило бы в пользу Москвы.
Чем больше Сталин убеждался в невозможности склонить Чемберлена к военно-политическому альянсу с ним союзников (английский премьер отделывался декларациями о намерениях), тем решительнее он склонялся к союзу с Гитлером. Чем больше убеждался Гитлер в несговорчивости поляков (особенно после получении ими англо-французских гарантий), тем больше укреплялась его заинтересованность не только в экономическом, но и в политическом союзе со Сталиным. Ему нужно было подстраховать себя от войны на два фронта.
Позиция Сталина определяется и укрепляется
В летние месяцы 39-го Сталин впервые оказался в положении, когда Лондон и Берлин вступили, в некотором роде, в конкуренцию за укрепление отношений с Москвой. Гитлер знал, конечно, о пребывании в Москве англо-французских переговорщиков и это не могло не беспокоить его. Как говорится, «хороша та девка, что засватана». Но твердолобые британские decision makers не нервничали по поводу возможного советско-германского сближения: они не верили, что такое возможно. Чемберлен затягивал переговоры, одновременно делая далеко идущие предложения Гитлеру. А в это время становилось все более очевидным, что Москвой и Берлином действительно взят курс на сближение и что интенсивность следования этим курсом нарастает.
К концу июля, придя к заключению, что война с Польшей неизбежна, Гитлер дал команду форсировать подготовку соглашений с Россией. Сталин же все больше убеждался в бесперспективности ведущихся в Москве вялотекущих переговоров о военно-политическом соглашении с Лондоном и Парижем. Оба созрели для завершения затянувшейся разминки. Но тут они поменялись местами. Гитлеру теперь надо было торопиться: еще в начале апреля он утвердил план нападения на Польшу и назначил дату — 26 августа, перенесенную позднее на 1 сентября. Надо полагать, что Сталин располагал информацией об этом. Он знал, что Гитлер не нападет на Польшу, не будучи уверен, по крайней мере, в нейтралитете России. Сталин не спешил, продолжал игру на двух досках. Гитлер был у него на крючке, и Сталин хотел использовать выгодно для себя сложившуюся ситуацию в предстоящих переговорах с ним. Кроме того, он все еще продолжал переговоры с англо-французской делегацией, не надеясь на их успех, но тянул, тянул, играя на нервах Гитлера.