Насколько успешны интеграционные опыты России последней четверти века?

Парад интеграций: Россия участвует в паре десятков организаций. 

8 декабря — годовщина образования Содружества Независимых Государств (СНГ), а через пару лет СНГ отметит юбилей — тридцатилетие. Год 2020-й начнется с круглой даты — пятилетия Евразийского экономического союза (ЕАЭС), а продолжится другим юбилеем — двадцатилетием ратификации Договора об образовании Союза России и Белоруссии. К тому же в будущем году к России переходит председательство в БРИКС.

Число «красных дней» календаря, связанных с интеграционными начинаниями, продолжает множиться: после распада СССР Россия умудрилась обзавестись членством в паре десятков организаций и объединений как на постсоветском пространстве, так и за его пределами. И аппетиты растут: Владимир Путин еще четыре года назад призывал к «интеграции интеграций» — объединению паназиатских организаций (ЕАЭС, АСЕАН, ШОС) и к большому партнерству в Евразии (ЕАЭС, Китай, Индия, Иран, Пакистан). Возникает логичный вопрос: насколько успешны интеграционные опыты последней четверти века на фоне того, что имелось у СССР? Ведь нынешний год отмечен еще и юбилеем СЭВ. Совет экономической взаимопомощи, объединивший «союз нерушимый» с большинством стран Восточной Европы, а также с Монголией, Кубой и Вьетнамом, образовался 70 лет назад, и в последние годы число экспертов, убежденных, что опыт его сегодня востребован, растет. «Огонек» попытался разобраться в интеграционных нюансах.

Россия входит в состав более двух десятков международных организаций, а еще в паре структур выступает наблюдателем. Из всего этого многообразия три институции (СНГ, Союзное государство России и Белоруссии, а также ЕАЭС) представляют собой интеграционные объединения, еще три (БРИКС, АТЭС, ШОС) — это «открытые союзы» с набором достаточно размытых обязательств, остальные больше похожи на «клубы по интересам».

По словам профессора Института права и национальной безопасности РАНХиГС Александра Михайленко, «БРИКС и ШОС — не интеграционные структуры, страны-участницы не планируют полного объединения, но уровень их взаимодействия, общие интересы — а таких большинство — обеспечивают успешное развитие». И это полностью соответствует духу времени, когда активно развиваются самые разные типы и формы интеграции. Одна из самых распространенных — «концентрические круги», где внутри одного объединения есть страны, состоящие друг с другом в более тесной экономико-политической связи, и такие, кто предпочитает контактировать без особого сближения на уровне экономик и валют.

В СНГ, например, из 11 стран-членов только пять имеют более тесный уровень экономического сотрудничества в рамках Евразийского экономического союза (ЕАЭС). «Страны БРИКС являются залогом стабильности в мировой экономике»,— заявил на недавнем саммите этой организации в Бразилиа Владимир Путин. По его мнению, они поддерживают открытые рынки и выступают против покровительственной системы таможенной политики с высокими пошлинами на ввозимые товары. И пусть БРИКС — «открытый союз», но он «будет только крепчать со временем». Эксперты уточняют: крепчать будет не столько сама структура, сколько лидерство отдельных стран-членов в регионах.

БРИКС был задуман 13 лет назад как некая альтернатива существующим международным структурам под западным лидерством, открывающая новый интеграционный горизонт. Процесс, как говорится, идет, но заявленная цель пока чрезвычайно далека: ключевыми экономическими партнерами для участников БРИКС остаются игроки, не входящие в «открытый союз». Более высокий объем товарооборота за пределами БРИКС, чем внутри организации, характерен для всех участников объединения. Индия, к примеру, имеет 142 млрд долларов товарооборота с США, а с Китаем — менее 100 млрд, с Россией и вовсе меньше — 54 млрд долларов. Сама Россия показывает большие цифры торгового баланса с Евросоюзом (297 млрд), чем с Китаем (108,3 млрд), Бразилией (5,054 млрд) или ЮАР (1,069 млрд долларов).

У СНГ сегодня наблюдается та же «болезнь», что и у БРИКС: товарооборот внутри Содружества в прошлом году составил 190 млрд долларов, а со странами за его пределами — свыше триллиона (такие цифры озвучил Владимир Путин месяц назад на последнем саммите СНГ в Ашхабаде). «СНГ утратило роль главного института взаимодействия для стран бывшего СССР,— убежден замдиректора факультета мировой экономики и мировой политики Центра комплексных европейских и международных исследований ВШЭ Дмитрий Суслов.— Однако это не означает, что Содружество потеряло смысл, хотя бы потому, что есть общее наследие, общие вызовы и перспективные экономические проекты. Например, зона свободной торговли: чтобы она работала, Содружество необходимо».

Но эта старейшая на постсоветском пространстве организация сегодня переживает не лучшие времена. Грузия официально покинула ее еще 10 лет назад, Киев несколько раз объявлял о намерении последовать примеру Тбилиси, но пока упразднил свое представительство и вышел на прошлой неделе из соглашения об улучшении расчетов между хозорганизациями. Эксперты не исключают, что такой шаг Украины — реакция на заявление месячной давности, сделанное Путиным в Ашхабаде. Речь о предложении обезопасить страны СНГ от валютных рисков в условиях торговых войн и создать единый финансовый рынок, где можно было бы производить расчеты в нацвалютах, еще лучше — согласовывать валютную политику. Вот только как это может получиться у десяти стран, если не вышло у двух?

В Союзном государстве России и Белоруссии разговоры об общем рубле велись неоднократно. Александр Лукашенко впервые объявил о перспективах введения единой валюты аж с 2004 года. Через пару лет глава нацбанка республики перенес сроки на 2007 год. Опять осечка. И понятно почему: Минск настаивал на выплате компенсации за отказ от белорусского рубля и на получении права на эмиссию рублей. Кремль не согласился. В этом году Александр Григорьевич предложил сделать ставку не на российский или белорусский, а на некий третий рубль. Но вряд ли и эта затея увенчается успехом.

По словам Суслова, Союз России и Белоруссии — особый кейс политической интеграции, запущенный в условиях исключительной близости народов и экономик, а также стремления обратить преобладавшую в 1990-е годы тенденцию дезинтеграции на постсоветском пространстве вспять. Но такая интеграция — исключение на постсоветском пространстве. Добавим: и даже она может быть обречена на застой или неудачу (о кризисе в российско-белорусских отношениях см. «Огонек» № 44 от 11.11.2019).

ЕАЭС — структура молодая, ей в будущем году исполнится всего пять лет. Из всех объединительных структур, возникших на постсоветском пространстве, она — самая продвинутая, там действует, например, Таможенный союз, а это значит единые нормы, внешнюю границу и тысячу бюрократических и практических мелочей, которые нужно было разработать и внедрить, чтобы такая система заработала. Имеется также и наднациональный постоянно действующий исполнительный орган — коллегия.

«ЕАЭС находится на втором месте в мире после Евросоюза по глубине интеграции,— убежден Дмитрий Суслов.— Там есть цель формирования общего рынка и организации четырех свобод (движения капиталов, товаров, людей и услуг). Это тот уровень интеграции, которым ЕС обладал на конец 1980-х, но без желания трансформироваться в военно-политический союз». Однако, по мнению Александра Михайленко, ЕАЭС сегодня следует задуматься об эффективности интеграции: «О последней судят, например, по тому, есть ли очередь из желающих вступить в ряды объединения. Переговоры ведутся — с Узбекистаном. Но очереди в ЕАЭС нет».

Автор: Светлана Сухова

https://www.kommersant.ru/doc/4163265

***

Приложение: Есть ли будущее у постсоветских союзов?

За первые 20 лет со времен распада СССР все попытки политической и экономической интеграции свелись к лозунгам.

Сегодня мы переживаем период новой феодальной раздробленности на бывшем постсоветском пространстве. Де-факто у нас шесть «русских» государств — Россия, Белоруссия, Украина, Приднестровье, Донецкая и Луганская республики. И в ближайшее время их воссоединения, уверен, мы не увидим. Может, оно и к лучшему, потому что такого рода объединения в рамках одной страны случаются ради противостояния колоссальной внешней угрозе.

Те же интеграционные союзы, что образовались на бывшем советском пространстве за последние 20 лет, как правило, скорее мертвы, чем живы. Самая продвинутая из интеграций — ЕАЭС — хотя и выглядит более жизнеспособной, но имеет в своей основе ту же проблему, что и СНГ, — серьезный дисбаланс в уровне экономик своих участников при равных правах, а также иждивенческие настроения российских сателлитов. Почему страна, имеющая в 100 раз меньший ВВП, чем Россия, обладает равным с ней правом голоса при принятии решения? Тем не менее такой принцип в ЕАЭС принято считать справедливым. Вот потому до конца и не достроен ни один этап евразийской интеграции.

Между тем Россия перманентно идет на уступки союзникам, которые ведут себя так, как будто содержимое российских недр принадлежит им. А стоит им возразить, как начинаются обиды. Они убеждены, что Россия обязана их дотировать. Если спросить, с какой стати, то приведут в пример США, которые субсидируют Израиль. Но так Израиль уже более полувека воюет за свои и американские интересы на Ближнем Востоке! Российские сателлиты пока не продемонстрировали желания не то чтобы воевать, но даже поддержать Москву дипломатически. Лукашенко, например, так официально и не признал Крым в составе России или независимость Южной Осетии и Абхазии.

Соединенные Штаты, кстати, вообще не имеют привычки давать деньги союзникам. Россия — щедрая душа: в ту же Белоруссию за 20 лет были вкачены 126 млрд долларов, но вместо российского бизнеса там сегодня процветает китайский. РБ — самая освоенная китайцами европейская республика бывшего СССР. Лукашенко зарабатывает ежегодно по 1,5–2 млрд долларов на перепродаже российского газа и недоволен: газ ему поставляют по цене Калининграда (130 долларов за тысячу кубометров), а не Смоленска (50 долларов). И это при том, что своим предприятиям он его перепродает по 270 долларов, зарабатывая таким примитивным путем минимум 1,5 млрд долларов США в год.

Иждивенческие настроения партнеров столь сильны, что доходит до парадоксов: Киев судится в международном арбитраже, чтобы ему поставляли «вражеский» российский газ. Всем известно, что если бы поставки нефти на белорусские НПЗ прекратились, то война в Донбассе закончилась бы из-за нехватки бензина. И то, что бывшие союзные республики видят сегодня в России необъятный рынок, куда можно поставлять что угодно, а взамен получать нужные ресурсы и кредиты, неудивительно — это следствие той перевернутой империи, в которой колонии управляют метрополией и в которой все мы жили 70 лет.

Сломать стереотип сложно и требует времени. Чем сегодня наши интеграторы и занимаются: разъясняют визави из Белоруссии, Казахстана, Туркмении, что на дворе не 1960-е или 1980-е и, если хочешь что-то получить, нужно дать что-то равное взамен. Идет со скрипом.Но движение только началось: за первые 20 лет со времен распада СССР реальной ни политической, ни экономической интеграции не было, только лозунги. А интеграция, как двухколесный велосипед, — если не едет, то падает. Очень надеемся, что хотя бы ЕАЭС будет «ехать».

Но пока нельзя сказать, что ЕАЭС сдвинулся с мертвой точки: цели у участников остались разные. Россия решает свои геополитические задачи, пытаясь сохранить статус супердержавы, а союзники видят в том же ЕАЭС — временную меру, которая позволит им пережить трудные времена и потом отойти от России на Запад. Понимают ли это в Москве? Безусловно, но объединение строят — от безысходности и одновременно с надеждой, что понимание общей судьбы все-таки придет в политические классы стран, появившихся почти 30 лет назад взамен бывших союзных республик.

Впрочем, то, что происходит с нашей интеграцией,— это, к сожалению, в духе времени: на дворе постиндустриальная эпоха, в которой интеграции как таковые оказываются не очень нужны. Скорее, востребованы торговые союзы. Потому что главное сегодня не произвести какой-либо продукт или услугу, а продать. Все логично: свободно перемещающиеся в пределах планеты Земля потоки денег, людей, товаров уже не позволяют длительное время сохранять статус-кво в каком-то одном месте и дирижировать процессами из одного центра.

Парадокс в том, что Россия и Запад движутся в сфере интеграции в противоположных направлениях: первая пытается сделать то, что Запад давно освоил,— создать модель объединения на базе рыночных принципов, второй повторяет отчасти опыт СССР и СЭВ, но на новом витке развития и со своими особенностями. В СССР никогда не было такого контроля за сателлитами, какой есть сегодня внутри Евросоюза. А глядя на то, как в Европе решается проблема мигрантов, что при этом произносится и делается, невольно вспоминаешь один из основополагающих принципов политики советской эпохи — пролетарский интернационализм. На Западе он сегодня не пролетарский, но та же приоритетность помощи чужим в ущерб своим. Мы знаем, чем все это закончится.

Автор: Андрей Суздальцев, ученый секретарь факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ

https://www.kommersant.ru/doc/4163266?from=doc_vrez

***

Мнение эксперта : Чем был хорош СЭВ

Член-корреспондент РАН Михаил Липкин:  «Неудачи начались, когда свернули со своего пути».

«Огонек»: — Михаил Аркадьевич, интерес, проявленный к СЭВ в нынешний юбилейный год, вызывает ощущение, что современные интеграционные процессы на пространстве бывшего СССР зашли в тупик. Так ли это? И можно ли было бы привнести в них что-то из опыта СЭВ?

Михаил Липкин:  — Честно говоря, я не стал бы давать столь категоричные оценки тому, что происходит на пространстве бывшего СССР. Я не вижу прямой связи с юбилеем СЭВ, и мне кажется, что при такой постановке вопроса есть явно завышенные ожидания того, что некие интеграционные процессы вернут нас в прошлое. Это невозможно. В то же время как раз опыт СЭВ показывает, что интеграция бывает разной и если она не похожа на наднациональную модель Евросоюза, то это вовсе не означает, что она непременно хуже. Мы наблюдаем сегодня кризис ряда международных институтов. ЕС, ООН, ОБСЕ, НАТО, СНГ, ЕАЭС — сегодня нет практически ни одного межстранового объединения, которое не испытывало бы проблем.

— Чем интересен опыт СЭВ сегодня?

— Да всем — его просто не изучали до сих пор всерьез по документам. Бытовали два антиисторических мифа: апологетический — что все в СЭВ было прекрасно и он был лучше всех, и прямо противоположный — что все нерыночное изначально обречено на неудачу, поэтому и изучать, мол, СЭВ нечего. Документы свидетельствуют о том, что СЭВ, например, в версии начала 1960-х был серьезным конкурентом западноевропейской модели интеграции. Пока социалистическая интеграция шла по своим лекалам без попытки повторить западный опыт, так оно и было. Неудачи начались тогда, когда со своего пути свернули, а перейти на западные рельсы не хватило сил, времени и ресурсов. Но СЭВ успел создать то, к чему Западная Европа подошла только в 2000-х — площадку для дискуссий стран с разными уровнями экономик и разным социокультурным наследием.

Ценность СЭВ была в том, что никто в те годы не видел кроме посвященных — в работе комиссий и комитетов: эта внутренняя кухня умудрялась состряпать удобоваримое «блюдо» из, казалось бы, несочетаемых ингредиентов. Ведь противоречия между странами — членами организации с момента ее создания были колоссальными. Но, что важно, СССР варился в этом котле наряду со всеми, не проявляя имперских амбиций.

— Как же так, если он был главным спонсором?

— Хотите верьте, хотите нет, но Советский союз не всякое решение в рамках СЭВ мог провести так, как он считал нужным. Более того, не единичны случаи, когда ему удавалось настоять на своем, но другие страны саботировали исполнение. Таких случаев не один и не два... десятка. СЭВ был площадкой, где тот, кто платит, собирает все шишки: Союз поставлял коксующийся уголь в Польшу и закупал там более дорогой польский, чтобы поставлять его чехам себе в убыток. Аналогичным образом он стал покупателем почти всего болгарского табака. Документы архива СЭВ свидетельствуют, что на повестку дня СЭВ огромное влияние оказывали другие его члены. СССР как лидер выступал скорее в роли арбитра, чем диктатора, он с трудом справлялся с задачей примирения разных интересов и нахождения компромиссных формулировок для сохранения социалистического содружества.

— Отсутствие диктата все и сгубило?

— Нет. Идеи, предлагавшиеся странами — членами СЭВ, зачастую были интересны и с ними считались не только из соображений политической целесообразности. Если бы Москва проявила диктат, то мир не увидел бы такого экономического ноу-хау, как международное социалистическое разделение труда или комплексные программы ускоренной индустриализации. Как показывает опыт СЭВ, жесткая централизация вредит любой экономической интеграции. Это стоит учесть и сегодня.

— Но вы же сказали, что диктата не было?

— Когда из СЭВ стали делать настоящий экономический союз — с конца 1950-х, попытки диктата стали уходить. Но изначально, когда организация только создавалась, он был. Потому что в основе СЭВ тогда была не экономика, а идеология. Страны Восточной Европы изначально рассчитывали на советскую экономическую, финансовую, сырьевую, технологическую и организационную помощь. В их представлении было логично, что СССР выступит в роли спонсора. В Кремле с таким расчетом соглашались, потому что видели СЭВ как «наш ответ» Западу на план Маршалла. И до смерти Сталина он таковым и оставался. В те годы и в Москве, и в Вашингтоне мыслили иными категориями — лидерством в рамках региона или планеты. Ничего не напоминает? И ради этого лидерства были готовы тратить любые средства в ущерб своей экономике. Престиж дороже. Запад, к слову, этот урок не усвоил. История СЭВ показывает, что при интеграции такого рода не должно быть спонсоров. Даже самая мощная экономика не выдержит. Пусть в Евросоюзе сегодня это целых две экономики — Германии и Франции, но число «нахлебников» все равно неизмеримо выше. Опыт СЭВ показывает, что организовать, распределить обязанности и делегировать часть полномочий при таком раскладе крайне сложно. Подъем чужих экономик до нужного уровня — слишком затратный и долгий процесс, и до его окончания спонсор может просто не дотянуть, разориться.

— Но СССР долго протянул…

— Потому что опомнились. Пока был жив вождь всех народов, СССР больше отдавал, чем получал, а если и получал, то исключительно политические дивиденды. Об экономической выгоде Москва в тот период и не задумывалась. Для решения любых вопросов в рамках СЭВ в 1950-е созывались не экономисты, а партийные боссы. Даже после смерти Сталина от шаблона отошли не сразу: в 1955 году Молотов все еще именует лидерами соцлагеря СССР и Китай. Пытались предложить Мао вступить в СЭВ, КНР стала лишь наблюдателем на время. С приходом Хрущева случилась резкая смена формата — о СЭВ заговорили как об экономической основе мировой системы социализма. При Брежневе Москва всерьез задумалась над тем, как дорого ей обходится идеология, и тут же дала понять соратникам по блоку, что эпоха, когда СССР выступал в качестве дойной коровы, закончилась. Кредиты, энергоносители, сырье — отныне и навсегда все на взаимовыгодных условиях. Поэтому все совместные структуры в рамках СЭВ подлежали реформе. Тогда и выявилось главное отличие социалистического лагеря от капиталистического…

— И какое же?

— Запад сделал ставку на развитие конкуренции, страны СЭВ — на распределение производства.

Документы показывают, как часто Москва предлагала братским странам перестать дублировать производство, мол, к чему это соперничество, когда распределение усилий даст куда больший эффект?

— Но тактика Запада оказалась более выигрышной в итоге…

— Не скажите! Уже в конце XX века Евросоюз уперся в ту же проблему дублирования производств и категорического нежелания национальных правительств поступиться хоть частью своего экономического суверенитета в угоду общему делу. И там тоже стали распределять, например сельскохозяйственные квоты. СССР и СЭВ столкнулись с этим раньше. Кстати, эта же проблема — между конкуренцией и перераспределением — мешает любой интеграции и сегодня. Посмотрите, какие жаркие дебаты идут в Европарламенте или Еврокомиссии: бывшие члены СЭВ не желают поступаться даже частью суверенитета. Не случайно западноевропейские страны проявляют сегодня такой интерес к теме синтеза рыночной и плановой экономик. Сегодня Брюссель занят укреплением наднациональных структур и углублением интеграции. Без распределения производств и рынков сбыта им не обойтись. Отсюда такой интерес к истории СЭВ — там все это уже проходили на три десятка лет раньше. Да и ЕАЭС такой опыт пригодился бы. Процесс экономического единения на постсоветском пространстве идет крайне медленно. Предыдущие попытки имели ограниченный успех (СНГ и ЕврАзЭС). Да и сейчас каждая из стран-участниц выговаривает себе исключительные условия, например, по таможенным правилам, а единая валюта — дело далекого будущего. СЭВ удалось куда как больше и у него есть чему поучиться — там был переводной рубль (в этом году у него тоже юбилей — 55 лет), хотя мировой валютой он стать не успел. Хотя, как знать, если бы косыгинские реформы удались... Это была попытка перезапустить экономический механизм и в самом СССР, и в СЭВ.

— И был шанс удержаться на плаву?

— Думаю, да. По крайней мере, в пользу такой версии говорит пример Китая. Он доказал, что возможно соединить рынок и плановую экономику, социалистический строй и рыночные ценности. По моему мнению, Косыгин был советским аналогом Ден Сяопина. Экономики стран СЭВ, начиная с самой крупной советской, можно было реформировать, но «Пражская весна» 1968 года, показавшая риски радикального реформирования, помешала подобным планам. Экономическая либерализация была сочтена враждебной планам социализма.

— В Восточной Европе сегодня нет ностальгии по утерянным возможностям эпохи СЭВ?

— В какой-то мере такая ностальгия присутствует, но не по соцлагерю, а по стабильным ценам, социальным гарантиям и зарплатам. Есть она и на Западе: в эпоху противостояния двух систем экономика каждого из блоков имела большее пространство для маневра. Сегодня же проблемы везде. Отсюда и поиск альтернативной модели интеграции. И история СЭВ — превосходное учебное пособие. Например, она демонстрирует, насколько важными для интеграции могут оказаться внешнеэкономические расчеты.

— В смысле их продуманности?

— В смысле их неосуществимости. Одна из причин распада СЭВ — неудача его руководства по части переговоров с Европейским сообществом (предшественником ЕС) и подписания соглашения о сотрудничестве. Точнее, последнего в полноценном виде так и не случилось. А ведь восточноевропейские страны рассчитывали на то, что под крышей СЭВ им удастся выторговать у ЕС более выгодные условия для каждого из государств. Они были в этом кровно заинтересованы. И чем дальше, тем больше. В конце 1970-х шансы на подписание такого партнерства с Европейским сообществом были. Но время шло, переговоры затягивались, внутри СЭВ росло недовольство.

А когда в 1988 году многолетний процесс переговоров увенчался подписанием рамочного соглашения, терпение лопнуло. Сравните с тем, что происходит сейчас: представительская функция интеграционных блоков не потеряла своей актуальности за 30 лет. Недаром ЕАЭС пытается играть активную роль в диалоге с тем же Евросоюзом и другими международными организациями и объединениями, выступая как региональное объединение. Весь вопрос в том, насколько это получается. Но запрос на усиление веса участников блоков путем совместных действий сохраняется. Как остается актуальной и проблема последствий любых территориальных расширений.

— Вы о Евросоюзе и его продвижении на восток?

— Да, но прежде всего о СЭВ. Уже стало клише, что в СЭВ входили только восточноевропейские страны. Это не так. Туда просились десятки социалистически ориентированных государств — от Кампучии до Кубы. Кого-то, например ту же Кубу или Вьетнам, успели даже принять. Главная сложность тогда заключалась в том, что под крышей одной организации собрались страны с весьма разным уровнем экономики. И такое единение разнокалиберных экономик оказалось в итоге фатальным. Руководство СССР и СЭВ тоже ощущало такую опасность, поэтому в 1980-е было предпринято несколько попыток избавиться от «балласта», заставить невосточноевропейские страны выйти из организации, но не получилось.

— И СССР надорвался?

— Именно так. В пользу такого вывода говорит тот факт, что не обремененный такого рода союзами и затратами на них Китай не только удержался на плаву, но и получил шанс для более быстрого развития. И дело не только в экономическом спонсорстве внутри СЭВ, но и в обязательствах иного рода: советское руководство оказалось вынуждено давать разъяснения и испрашивать одобрение и разрешение на любые свои контакты с Западом. Даже вопросы разоружения требовали согласования с союзниками по «Восточному блоку»: встречи с президентом США Никсоном, подготовка к Московскому договору и т.д. — обо всем каждая из стран уведомлялась Москвой в деталях и заранее. В экономике — то же самое. Вот вам и диктат... А вот Китай, действуя в одиночку, смог оперативно перестроить свою экономику с плановых на квазирыночные рельсы. А СССР увяз в согласованиях, хотя, что делать, было понятно.

— Стало быть, модель СЭВ была выстроена неверно?

— Она не успела трансформироваться. Как показал дальнейший ход истории, верным был синтез двух моделей. Советское руководство просто не успело до него дойти, хотя и пыталось. Попытки реформирования СЭВ предпринимались практически всю его историю и небезуспешно. После смерти Сталина СЭВ планировали превратить в нечто сродни наднациональному правительству или Госплану, а то и распустить. Маленков предлагал сделать акцент на торговле и легкой промышленности, Молотов — сконцентрироваться на инвестициях в тяжелую промышленность, Хрущев мыслил СЭВ как орган распределения планов и обязанностей между странами-членами, превращенными в «мировой кооператив народов». СЭВ не стал ни тем, ни другим, ни третьим. Потом его пытались перестроить в 1960-е, потом в 1970-е. В 1975 году была начата самая загадочная реформа СЭВ, где главный акцент делался на экспортную стратегию и комплексное объединение хозяйств. Мотором интеграции должны были стать большие комплексные объединения. Где успели всерьез достичь успехов, так это в области стандартизации. Кстати, ЕАЭС начал с этого же — с межгосударственных стандартов. Теперь вопрос, чем продолжить…

Беседовала Светлана Сухова

https://www.kommersant.ru/doc/4163267