Как охранительство стало национальной идеей России

Страх как система

Мало кто заметил значимую в истории страны дату: 370 лет назад было принято Соборное уложение, узаконившее в стране среди прочего и неведомую прежде Отечеству систему политического сыска.

И хотя особый розыск по «государеву делу» существовал еще при Иване Грозном, единый свод преступных деяний против Государя и государства (что изначально понималось как неразрывное целое) в письменной форме был оформлен впервые. Одного тиража не хватило, ценный документ допечатывали потом многократно, причем всякий раз расширяя составленный боярином Морозовым первый «крамольный список». Система госстраха, как позже определил ее писатель Юрий Трифонов, долгое время определяла всю жизнь общества, да и сейчас время от времени дает о себе знать. «Огонек» попытался разобраться в том, что зашито в матрицу государственных представлений о собственной безопасности и уязвимости.

О том, как наших соотечественников приучали родину любить, «Огонек» поговорил с историком Евгением Анисимовым, автором только что вышедшей книги «Держава и топор» (издательство «НЛО»).

«Огонек»: - Евгений Викторович, получается, что мы на пороге юбилея — 370 лет назад Соборное уложение 1649 года узаконило систему политического сыска…

Евгений Анисимов:  — Отчасти это так: Уложение регламентировало систему политических преступлений, перечень которых был дополнен и расширен уже в петровскую эпоху. Главное — целью государства в 1649 году провозглашалась защита личности и чести государя, что было характерно для европейского Средневековья. Таким образом, политический сыск — орудие средневековой власти, тех времен, когда слово и дело были в одной «весовой» категории и за первое наказывали столь же строго, как и за второе. И все потому, что слово обладало магией, в которую общество верило. В средневековых, да и петровских, бумагах, например, после упоминания любого бедствия (пожара, наводнения) обязательно делали приписку «упаси нас Господь от этого». В силу слова тогда верили так же, как кое-кто сегодня в кукол вуду. Верили и в силу символов, изображений — отсюда и такое особое отношение к портрету царя. В Сибири XVIII века, например, заключенные, дабы передать императору прошение о помиловании, пробрались в губернскую канцелярию и положили жалобу перед портретом государя. Чиновникам ничего не оставалось, как отослать депешу по назначению. И эта вера не утратила силу и в XX веке: в ГУЛАГ можно было угодить и за непочтительность по отношению к портрету Сталина или советским символам, не говоря уже об опечатках в текстах сталинских обращений и статей. То есть за 200 лет ничего не изменилось! Разве что раньше наказывали за пропущенную букву или описку в тексте царского указа.

— Получается, сталинская репрессивная система — это возврат в прошлое на пару столетий?

— Убежден, что в 1917 году Россия пережила консервативную революцию и к концу 1920-х во многих общественных сферах можно было констатировать регресс. Где-то проглядывали нормы XVIII века, а где-то мы откатились еще дальше… Как называлась молодежь в 1930-е? «Комсомольское племя». А Сталина как именовали? «Великий вождь всех народов». Племя, вождь... Язык лучше всего свидетельствует о реалиях жизни. Впрочем, аналогичные тенденции — возврата к прошлому — в те же годы мы наблюдаем и в Европе (в Германии, Италии).

— Политический сыск — это российский феномен или нет?

— Это явление свойственно всем авторитарным режимам. А если учесть, что базой политического сыска является доносительство, то в какой-то мере он оказывается присущ всем типам общества. 20 лет назад в телефонной будке в Нью-Йорке я прочел объявление такого содержания: «Кто сообщит о факте вандализма в отношении этого аппарата по такому-то номеру, получит вознаграждение в 2 тысячи долларов». Я думаю, что доносительство бывает разным, но оно так или иначе заложено в природу человека и оно неискоренимо. С ним каждому следует бороться, как с обжорством, ленью, сластолюбием и т.д. Но эта борьба обречена на неудачу, если доносы поощряются властью.

Разница в том, что в демократическом обществе между бдительным гражданином и доносчиком есть различие, а в авторитарном — нет.

В последнем случае политическое доносительство и есть исполнение гражданских обязанностей, святая обязанность подданного, необходимая для защиты режима.

— Защиты от чего?

— От виртуальных угроз. Не в смысле «исходящих из интернета», а в смысле «несуществующих». Нет доказательств наличия хотя бы одного серьезного заговора или попытки покушения на Петра I после стрелецкого бунта 1698 года. А если бы таковые и были, политический сыск все равно оказался бы не способен защитить власть. Это подтверждает история удачных политических покушений и терактов в России в конце XIX — начале XX века. И что особенно важно — политический сыск всегда был и будет вне правового поля.

— Как так?

— Система политического сыска оформляется законодательно и институционально по мере того, как крепнет самодержавие Петра I. Само оно вырастает вне рамок правового поля: государь никому не подотчетен, он творит законы не для себя. В итоге: реализовать главную задачу сыска — защитить личность и честь государя в рамках правового поля — невозможно. Вот и получается, что правовые основы общества развиваются, не затрагивая при этом сути самодержавия. Парадокс: могущественный самодержец менее всего оказывается уверен в завтрашнем дне в тот самый исторический период, когда самодержавие, казалось бы, всевластно. Дворцовые перевороты XVIII века — лучшее тому подтверждение. Всевластный государь, не защищеннwый институтами права и народного представительства, легко становится игрушкой в руках пьяных гвардейцев, которые его свергают. Раньше такого мы не наблюдаем. А все потому, что московские цари избирались на царство Земским собором, представителями общества. А с XVIII века самодержец уже завещал престол кому хотел и как хотел без какого-либо одобрения со стороны общества, без поддержки того, что называлось «Землей» (отсюда Земские соборы — русский парламент). Дошло дело до того, что императрица Анна Иоанновна требовала присягать на верности еще неродившемуся ребенку своей племянницы Анны Леопольдовны, для которой на тот момент даже не нашли жениха (сын ее, Иван Антонович, родился только через 9 лет). А начало безбрежного самовластья заложил Петр I: под предлогом защиты страны от внешней агрессии (начало Северной войны) он упразднил старые институты: Земские соборы, Боярскую думу и иные совещательные органы, существовавшие до него.

— А когда преступление против государя стало считаться преступлением против государства?

— Со времен Московской Руси. В крестоцеловальных записях бояр, присягавших Московскому великому князю, обязательно было положение о том, что, если боярину станет ведомо о попытках свергнуть власть государя или причинить ему лихо, он обязан донести. В крестоцеловальных записях князей литовских или королей польских таких обязательств вассалов мы не встречаем. И все потому, что в Московской Руси государство со всем движимым и недвижимым имуществом, а также поданными считалось вотчиной самодержца. Оттого у нас до сих пор нет собственного понятия, аналогичного английскому privacy. Это ведь не «личное» и не «частное», а право собственника распоряжаться собой и своим имуществом по собственному усмотрению без права властей вмешиваться. В петровскую эпоху у подданных Петра I privacy не было.

Полное тождество страны и властителя исчезает лишь в XIX веке. И недаром Николай I, встретив на улице крестьянина, спрашивал: «Ты мой (имея в виду дворцовое ведомство) или государственный?» Но в петровские времена все было иначе. Должностные проступки там считались преступлениями против государя лично и карались соответственно. Впрочем, privacy монарха и сегодня кое-где табу для прессы и общества (в Голландии, например). А где-то, напротив, общество допустили до обсуждения того, что некогда было табу, как, например, в Великобритании. Где еще мог появиться такой фильм, как «Королева» (The Queen режиссера Стивена Фрирза, 2006 год.— «О»)? Вы можете представить себе аналогичную ленту у нас? А ведь чем меньше запретов и догм в отношении privacy власти, тем общество дальше от средневековья.

— Вы утверждаете, что взятки стали преступлением только при Петре I?

— Именно так. До этого они не воспринимались как антигосударственное деяние. В петровские времена все должностные проступки стали считаться преступлениями против государя лично. Петр писал, что военные преступления видны, а вот казнокрады наносят куда больший ущерб стране и государю, но их провинности труднее доказать. Вспомните казнь сибирского губернатора Матвея Гагарина. Не все ученые согласны с тем, что его повесили за должностные преступления. Кое-кто считает, что Петр его цинично использовал для устрашения чиновников Двенадцати коллегий (труп князя раскачивался у них на виду в цепях несколько месяцев).

— Но что было более тяжким преступлением — оскорбление государя или казнокрадство?

— Первое. Все, что относилось к личности самодержца, стояло на первом месте. Даже обсуждать privacy монарха было строжайше запрещено, включая его возраст и пол, он был земной бог, безличный и бессмертный (пока, естественно, не умирал). Но удержать подданных от обсуждения запретных тем личной жизни первого лица ни 200 лет назад, ни сегодня нельзя. Не помогут никакие наказания. Студенты меня до сих пор спрашивают: правда ли, что Петра I подменили? Вот вам сила сплетни, пущенной три сотни лет назад безвестным автором! Любой запрет только увеличивает желание высказаться, что рано или поздно приводило к тому, что человек хватает топор и с матерщиной на устах разрубает монету с профилем императора, не допивает бокал в его честь (что также являлось преступлением), плюет на его портрет...

- Уезжает за границу...

— И это тоже была измена, если такая поездка производилась без санкции государя. Петр I прорубил окно в Европу ради того, чтобы через него перетаскивать технологии и специалистов с Запада, но не для того, чтобы туда могли протиснуться его холопы. Власть всегда болезненно реагировала на то, что россияне меняют место жительства.

- Кстати, закон о признании человека, не вернувшегося из-за границы, преступником, был отменен лишь… в 1992 году. Он действовал 500 лет!

И как во времена Ивана IV или Петра I, так и в эпоху Сталина или Брежнева родственники бежавшего за границу становились заложниками режима со всеми вытекающими последствиями. Мы об этом сегодня не задумываемся, воспринимая право пересекать границу России как естественное и исконное. Но это не так! Мы живем в особое время в истории нашей страны. Мы даже не осознаем, насколько мы стали свободнее — в передвижениях, делах, словах.

— С последними вновь требуется быть осторожными после принятия закона об оскорблении власти...

Нервная реакция российского общества на такого рода инициативы легко объяснима нашей генетической памятью, способной определить сигналы, свидетельствующие о возврате элементов системы политического сыска. Власть же начала не с этого закона, а с усиления антитеррористической борьбы, ради которой стало возможным ограничивать те или иные нормы права и свободы человека. А сегодня больше опасаются не террористов, а потери богатств и состояний. Что сейчас требуется от общества и журналистов? Не называть вора вором…

Но и в эпоху Петра I, несмотря на угрозу более жестоких наказаний, чем штраф в 100 тысяч рублей, люди не молчали. Молву не остановить — вот оно — «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй» и видимо всем. В эпоху интернета и глобализации информацию вообще не замолчать. Да еще и пытаться это сделать в стране, где жил и творил великий Салтыков-Щедрин! В крайнем случае россияне перейдут на эзопов язык и все равно посмеются над городом Глуповым и его обитателями. Но вот что не может не настораживать, так это создание условий для пробуждения низменного в душах людей.

— Считаете, тотальное доносительство может вернуться?

— Вспомните, как быстро оно вернулось в сталинскую эпоху после затишья второй половины XIX — начала XX века. Проблема России в том, что за века в части общества удалось воспитать чувствительность к сигналам, исходящим с Кремлевского холма. У российской власти всегда под рукой потенциальные легионы слуг, готовых приструнить инакомыслящих. При благоприятных условиях они встанут в строй. За пять лет работы над материалом о политическом сыске у меня создалось стойкое ощущение, что я копаюсь, простите, в окаменелом дерьме. Когда читаешь донесения, поклепы и кляузы за целый век, ощущаешь, как уходит вера в человека.

К концу работы я стал лучше понимать современных следователей и полицейских: им по долгу службы приходится иметь дело с человеческими отбросами. Недаром христианские богословы говорили о двойственной природе человека: он — и полузверь, и полуангел, а какая из половин возьмет верх — зависит от веры и поступков. Для отечественной истории последних трех веков исход битвы был во многом предрешен благодаря прививаемой с помощью политического сыска морали.

— И в чем она заключалась?

В основе доносов всегда лежат самые низменные человеческие чувства. В первую очередь зависть — к успеху, благополучию, чужому счастью. Второе место по праву занимают злоба и обида. На третьем — стяжательство, потому что за доносы щедро платили. А крепостные доносили на хозяев, рассчитывая получить вольную. И власти все это поощряли. Конечно, в России не мог даже появиться такой святой, как Ян Непомуцкий — пражский священник XIV века, отказавшийся открыть королю Вацлаву IV тайну исповеди королевы, за что и был замучен.

В России и через 400 лет после Непомука доносили все и на всех, включая служителей церкви. Священники являлись частью политического сыска. Помню, как наткнулся на воспоминания одного из декабристов, сидевшего в каземате Петропавловской крепости. Он описывал, как к нему в камеру пришел священник, но радость от этого события быстро сменилась отчаянием, когда батюшка достал листы бумаги с карандашом и строго вопросил: «В чем будем каяться?». Кое-кто из священнослужителей петровских времен даже преуспел на поприще сыска. Например, первый вице-президент Святейшего синода Феофан Прокопович. Его с полным правом можно назвать российским Торквемадой. Биограф Прокоповича И. Чистович замечал, что «инструкции, писанные Феофаном для руководства на допросах, составляют образец полицейского таланта». Надо ли удивляться, что в условиях несвободы всех сословий и всеобщей привычки к насилию система политического сыска в России процветала.

— Привычка к насилию?..

— Да, в петровской России били всех: младенцев, чтобы не плакали, стариков, чтобы ловчее на печку забирались, били мужей и жен, солдат и офицеров, даже генералов, били попов и монахинь. Побои в России еще столетие назад не воспринимались, как наказание. Одна из причин отмены крепостного права состояла в том, что наказание потеряло всякий смысл. Оно воспринималось как неизбежное — дождь, мороз, жара, надо, мол, терпеть. Крепостной, например, зная, что за самовольное срезание жердей в барской роще будет непременно порот, спокойно нарушал запрет и сам шел на конюшню, чтобы выпороли: жерди же в хозяйстве нужны!

— Получается, триада российской репрессивной системы звучит так: виртуальность угрозы — привычка к доносительству — безразличие кпривычка к доносительству — безразличие к наказанию?

— Именно так. Чьи портреты до сих пор украшают кабинеты на Лубянке? Феликса Дзержинского — палача, да еще русофоба, реализовавшего историческую месть поляка к русским в общероссийском масштабе. «Чекист» — слово, липкое от крови миллионов людей, а его вновь произносят с гордостью. Конечно, при таком отношении властей к кровавому прошлому советских репрессивных органов несложно поверить в возможность возвращения политического сыска. Но главное — не в портретах и словах. Ведь преемственность политического сыска не в учреждениях, им занимавшихся, а в фактической неограниченности верховной власти, его порождающей. Как только сверху требуют от общества присягать на верность наследнику, указу или преемнику, считайте, процесс пошел и вопрос времени, когда сыск вновь станет системой.

— Но Россия уже столько раз наступала на эти грабли...

Видимо, мало. Думаете, мы одни плохо усваиваем уроки прошлого? На Западе тоже любят ходить по кругу. Впрочем, я оптимист, мне кажется, что объективные процессы, запущенные в начале 1990-х, усугубленные глобализацией и взрослением поколения свободных от страха людей, уже не остановить. Убежден, что даже маловероятный (из-за отсутствия идеологии классовой борьбы) возврат к прошлому будет кратковременным и не таким жестким, как это было столетие назад. Россия движется вперед, хотя и с сильно сниженной после 2014 года скоростью. Но прогресс в исторической перспективе очевиден. Ведь «Слово и дело» в самой крайней форме насилия стало невозможным уже в 1762 году и было отменено. К тому же сегодня для полноценной реставрации системы политического сыска, кроме жесткой идеологии, нам не хватает главного — сакральности власти. Уважать Конституцию нужно, а молиться на вождя, как в Северной Корее, не нужно, да никто и не требует. И хорошо! Это говорит о том, насколько мы все же ушли вперед. Ныне вводить наказания за оскорбления учреждений — это стать всеобщим посмешищем, следовать губернаторам из «Города Глупова» Салтыкова-Щедрина.

— Что, по-вашему, сегодня является самой серьезной угрозой?

— Дальнейшее безграничное укрепление власти, ее превращение в жестко авторитарную. Есть люди, убежденные в том, что Россию в ее нынешних границах можно удержать только сильной рукой. Но сила бывает разная. Вспомним де Голля, который жестко стелил, но Франция была и остается демократической. Граница тут, по сути, одна — умение политика вовремя уйти. Де Голль смог достойно уйти. И Франция не пропала. В нынешней России как никогда важна своевременная сменяемость власти. Как только этот принцип приносится в жертву стабильности государства, политический сыск оживает и становится системой.

***

Беседовала Светлана Сухова

***

Приложения

Версия: Как складывались отношения власти и общества в России

Отечественные особенности взаимоотношений власти и общества складывались веками. И без экскурса в далекое прошлое не разобраться, как оно все вот так причудливо сложилось. У нашего постоянного автора свой взгляд на проблему

Трудно понять прошлое (да и настоящее тоже!), не зная смысла ключевых слов. Еще труднее своим пониманием поделиться с другими. Очевидно только, что мы вместе с Россией находимся в отчаянно безъязыком состоянии. И это не случайно.

Государство

Термин «государь» пришел в Москву из Западной Руси за два, максимум три поколения до Ивана Васильевича Грозного. Первоначально в виде «господаря», что тогда понималось как хозяин, обладающий всей полнотой прав собственности. В ходе дальнейшей эволюции появились партикулярный «господин», конфессиональный «Господь» и политический «государь». А вместе с ним и «государство», современный смысл которого сильно изменился. Господин Великий Новгород — вполне содержательная для Средних веков формула: город, который сам себе хозяин. Магдебургское право. Но Государь Иоанн Васильевич звучало еще сильней.

Применительно к Средневековью еще можно сказать «господарь придорожного шинка» — да и то сразу станет ясно, что речь о Валахии либо Молдавии. Но молвить так про русский кабак и его «государя» язык не повернется. Одновременно с «государем» московские великие князья начинают примерять на себя и понятие «царь».

Один из лучших знатоков эпохи, чл.-корр. РАН Б.Н. Флоря поясняет: «Такое понимание термина "государь", новое для практики политической жизни Московской Руси, имеет аналогии в сфере частного права, в личности "государя" как хозяина, обладающего всей полнотой власти на свое имущество». И добавляет, что с появлением этого понятия — а оно пришло в Москву примерно во время Ивана III — знатные люди из окружения великого князя при обращении к нему начинают именоваться холопами. Ранее такого не наблюдалось.

Прекрасно понимал суть дела и сам Иван Грозный: одна из горчайших его претензий к членам Избранной рады в том, что они «сами государилися, как хотели, а с меня есте государство сняли: словом яз был государь, а делом ничего не владел». Сами, сволочи, хозяйничали, а его права собственности лишили: на словах хозяин, а на деле «ничего не владел»!

Оскорбленный попытками ограничить свои прирожденные права, Грозный сделал все, чтобы кроме него в тогдашней Московии других крупных собственников («государей») не осталось. Поскольку полтысячи лет с тех пор Россия жила главным образом под европейским влиянием, исконное понятие Государства со временем стало пониматься скорее как State (L’etat): страна, территория, народ, форма политического менеджмента и т.п. Но не как имущество.

Разделение понятий «государства-собственности» и «государства-институции» у нас тянулось дольше, чем на Западе. Через 100 лет после Ивана Грозного формула Людовика XIV «Государство — это я!» («L’etat, c’est moi» — сейчас считают, что это апокриф и он такого не говорил) для Франции звучала уже скандально. У России нечто похожее случилось в 1897 году, когда Николай II при заполнении переписного листа в графе «Род занятий» начертал: «Хозяин земли Русской». На самом деле он им давно не был: кроме немногочисленных царских имений (например, урочище Иолотань в Туркмении) в России были земли государственные (царю не принадлежащие), общинные (монастырские, городские, земские), частные — помещичьи, крестьянские, фабричные. Всем эти добром он ничуть не «государил» и права не имел. Но хотел казаться.

Большевики «государили» на порядок решительнее, предварительно уничтожив все ограничения буржуазного права. Понятия государственной собственности и государственной безопасности внезапно обогатились давно забытыми смыслами. В какой степени Министерство или Комитет государственной безопасности были частной собственностью Вождя?

Собственность

В 1781 году, задолго до рождения Пушкина, первый русский юрист и экономист Семен Десницкий, вернувшись из Глазго, где слушал лекции некоего Адама Смита, сформулировал понятие собственности. Оно обеспечено тремя правами: правом владеть и распоряжаться, правом отчуждать (кому кто хочет — при жизни или по смерти) и правом требовать возврата от лиц, завладевших оною неправедно. То есть подразумевается закон и суд, которые это право гарантируют.

Советскому человеку о правах старались не напоминать, зато настойчиво рассказывали про общенародную собственность. Которая в понятиях Десницкого могла быть только абстрактной. Как советский народ мог владеть, распоряжаться и отчуждать якутские алмазы, ямальский газ или чиатурский марганец? Никак. Разве что по телевизору. Или через своих лучших представителей в лице партийной номенклатуры. Которая в действительности и стала классом — собственником всего этого добра, прихватив заодно и само народонаселение. От широкой души владела, распоряжалась, отчуждала и требовала возврата своей собственности, если кто вдруг отлынивал или скрывался за кордоном — как бывшие пленные или, допустим, казаки в австрийском Линце. Для общенародной пользы, конечно. Ведь и Ким Чен Ын для общей пользы! И Мадуро, и султан Брунея, и народный вождь Зимбабве. И Саддам Хусейн, у которого было 72 дворца, чтобы враги не могли проведать, где он ночует. Дворцы, понятно, принадлежали народу. Но распоряжался и пользовался ими Хусейн. Так исторически сложилось.

Когда тов. Сталин распорядился построить себе персональную ветку метро от офиса в Кремле до «Ближней дачи» в Кунцеве — это тоже было в интересах народа. Хотя султан Брунея или Государь-император Николай Александрович такого позволить себе не могли: они победнее были. Позже Хрущев с Маленковым велели вернуть линию в общее пользование — тоже как ничем не ограниченные хозяева.

Помещики

Иван Грозный, у которого Сталин внимательно и вдумчиво учился, в свою очередь, много заимствовал из практики государственного (тогда говорили «государского») менеджмента у крымского хана Сафа-Гирея, который был приглашен казанскими татарами для правления незадолго до падения города. Сафа-Гирей, как принято у кочевников, упразднил частную собственность на землю, лишил местных князьков наследственных прав, а вместо них посадил своих наместников — «даруг» (отсюда русское слово дорога) или, как говорили на Руси, баскаков. Разница в том, что даруга (по-монгольски сегодня это звучит как дар’га и значит «начальник») исполнял контрольные функции в собственно ордынских землях, а баскак считался контролером одной из чужих территорий, с которой обязан был собирать дань («ясак», от монгольского слова «яса», что значит «закон, норма или урок») и отправлять в административный центр Орды.

Ни даруга, ни баскак ни в коей мере не были частными собственниками. Их статус определялся только волей Хозяина-Государя: он за заслуги поставил, он же за грехи снял. Ивану Грозному это очень нравилось, потому что укрепляло его государский статус, лишало опасных владимирских, тверских, ярославских князей независимого источника материальных ресурсов и возможности содержать собственную армию. А значит, претендовать на власть в Москве.

По сути, именно Иван Грозный уничтожил на Руси феодализм европейского образца с вотчинными (унаследованными от отца) правами на землю, феодальными замками и городами. После его похода на Новгород тот перестал быть Господином и от равного ганзейского статуса с Ригой или Стокгольмом навеки откатился к уровню посредственного областного центра. Зато Государство на базе ордынских политтехнологий окрепло и расширилось.

Укрепляя властную вертикаль, Иван Грозный по образцу Сафа-Гирея уничтожал «прирожденные» права оседлой аристократии и заменял их наместническим статусом своих нукеров. Процесс назывался «испомещением на землю». Реальным вотчинным («прирожденным») хозяином земель оставался только Государь Иоанн IV, который и размещал своих доверенных лиц по территориям для осуществления руководства. Помещик в первоначальном смысле — временный назначенец, не обладающий никакими частными правами в смысле Десницкого. Зато по умолчанию за ним подразумевалось право кормиться, покуда не утратил доверия. Что широко открывало ворота для злоупотреблений и означало готовность царя опереть свою вертикаль на коррупционную скупку лояльности.

Дореволюционные исследователи прекрасно видели эти особенности земельной политики царя Ивана. А после революции почему-то перестали видеть. Как и эволюцию понятий собственности и государства. Н.А. Рожков в 1899 году (работа «Сельское хозяйство Московской Руси в XVI в.») отмечает две важнейшие черты тогдашнего Государства:

1. Распространение условной системы помещичьего землепользования за счет былого вотчинного и «черного» (то есть крестьянского или посадского) землевладения.
2. Менее эффективное хозяйствование на помещичьих землях в связи с высоким риском отъема собственности.

Г.Ф. Блюменфельд («К вопросу о землевладении в Древней Руси», 1884 год) формулирует еще прямей: «Поместье — моложе других форм поземельного владения и возникает после татарского погрома… С падением монгольского ига атрибуты ханской власти были перенесены на князя, который стал таким образом верховным вотчинником всей русской земли». О чем-то похожем писал и Маркс, который выделил особый «азиатский способ производства», где частная собственность вообще отсутствует и все принадлежит государству. Поскольку модель томительно напоминала родную советскую власть, данная тема в трудах основоположника была сочтена последователями тупиковой и вежливо зажевана.

Практическим следствием разрушения институтов частной собственности стало небывалое укрепление властных позиций Ивана Грозного, с одной стороны, и глубокий развал системы землепользования — с другой. Помещики (опричные даруги и баскаки) были озабочены сбором дани с покоренного земства, но ничуть не его развитием. Отложенным во времени результатом стала экономическая и политическая катастрофа Смутного времени. Не менее важно отставание средневековых русских городов.

Потребовались столетия, чтобы дворянские потомки опричных «государевых людей» добились от вертикали права опять осесть на землю и вернуться к институтам частного права. В итоге слово «помещик» стало восприниматься прямо противоположным образом — как наследственный барин, обладающий всеми правами частной собственности и озабоченный ее развитием, инвестициями, модернизацией, интенсификацией и прочими чуждыми широким народным массам странностями.

Когда Ленин называет царя «первым», или «главным», помещиком в России — это свидетельство его искреннего невежества в истории Отечества, с одной стороны, и отсутствия языкового слуха — с другой. Помещик — это тот, кого Государь испомещает, разве не слышно? Ни Царь, ни Великий хан по определению не могут быть помещиками! Они, напротив, стопроцентные «вотчиннники», получившие территории, власть и Государство навечно по прирожденному праву от предков. Либо, что еще круче, завоевавшие это право в бою, то есть по прямому благословению Господа Бога, Высокого Синего Неба или — если ближе к современности — Диамата и Исторической Необходимости.

Если бы Ильич в XVI веке назвал Государя Ивана Васильевича «главным помещиком», тот бы страшно обиделся и велел его колесовать. Вместо этого Ленин сам стал монопольным Государем, по славным монгольским традициям опять уничтожил частных собственников вместе с их правами, обрушил Россию в небывалый голод и широко открыл ворота для построения Светлого Будущего с опорой на азиатскую деспотию.

Сталин это отлично понимал. Грозного он считал исторически прогрессивным и охотно пользовался его политическими технологиями. Которые тот, в свою очередь, заимствовал из Орды. Поэтому формула Венички Ерофеева: «Стороны той Государь, Генеральный секретарь» радует не только изяществом стиля, но, как и положено хорошей русской литературе, точным попаданием в суть. Центральный персонаж как был, так и остался ничем не ограниченным собственником этой загадочной и великой «стороны». Походя ради этого опять уничтожив завоевания 300 лет оседлого развития, включая права собственности, суд, конвертируемую валюту, свободную прессу и прочие буржуазные (в смысле городские) выдумки. Зато многократно укрепив силовые структуры, пребывающие вне и над (то есть «опричь») законом, исключительно под его личным государевым контролем.

А в перспективе тем временем уже маячила расплата в виде новой Смуты, которая на этот раз получила оптимистичное название Перестройки…

Автор: Дмитрий Орешкин, политолог

***

Досье: За власть радеющие

Как предлагали расширить наказание за оскорбление российской власти в последние годы

В октябре 2013 года ввести наказание за оскорбление муниципальных депутатов предложил депутат Ярославского района Москвы Андрей Батурин. Поводом послужило избиение депутата Пресненского района Москвы Елены Ткач во время общественных слушаний ранее в том же месяце. Согласно подготовленными поправками в статью № 319 УК РФ (публичное оскорбление представителя власти при исполнении служебных обязанностей) за оскорбление местной власти предполагался штраф в 40 тысяч рублей или исправительные работы сроком на год. Поправки обсуждались в Госдуме, о дальнейшей судьбе инициативы не сообщалось.

В 2015 году на сайте «Российской общественной инициативы» появилась петиция с предложением принять закон «О защите чести и достоинства президента РФ» в связи с тем, что «в СМИ участились случаи оскорбления главы нашего государства»: «Чем больше успехи нашего президента, а следовательно, и нашей страны, тем большие потоки грязи и лжи выливают на него». Инициативу поддержали 292 человека (для официального рассмотрения было необходимо 100 тысяч голосов). Еще одна подобная инициатива появилась на сайте в 2017 году и набрала 262 голоса.

В марте 2016 года о разработке проекта закона о защите президента, ознакомившись в интернете с роликами, содержащими оскорбления в адрес Владимира Путина, заявлял депутат Госдумы от ЛДПР Роман Худяков. В новый состав нижней палаты он избран не был. Позже в феврале 2017 года на встрече со студентами в Казани спикер Госдумы Вячеслав Володин поддержал идею по разработке закона о защите чести и достоинства президента, предложенную одним из посетителей форума. В то же время господин Володин сообщил, что не считает вопрос предельно актуальным, но «обсуждать его стоит».

В марте 2019 года Госдума приняла поправки, вводящие ответственность за распространение в интернете информации, которая выражает в неприличной форме «явное неуважение» государству, госорганам и госсимволам. Штраф предполагается от 30 тысяч до 100 тысяч рублей. Законопроект был внесен в Думу в декабре 2018 года группой парламентариев во главе с руководителем комитета Совета Федерации по конституционному законодательству Андреем Клишасом.

Автор: Михаил Малаев