Гейдельбергские этюды. Стихи

Гейдельберг 

              * * *

Меж двух хребтов речной долиной                      

Ты чудотворно овладел,

Лесов громадностью былинной

Развалы горные одел,

Была судьба твоя такая,

Восьмисотлетний ветеран, –

Тебе вторая мировая

Не нанесла убойных ран.

Овеян теплыми ветрами,

Омытый солнечным дождем,

Бежавших от своих “цунами“

Ты принимаешь в общий дом,

Не требуя сорвать вериги

С разноязычных беглецов –

Питомцев всех земных религий,

Потомков чтимых праотцов;

Знать, потому так миротворно,

Как Голос Неба против Зла,

Успокоительно-соборно

Звонят твои колокола.

              * * *

О, вожделенный Гейдельберг,

Невольный баловень природы!

Ты Некара замедлил бег,

В его заглядывая воды,

В лесные чащи синих гор

Ты врезал рыцарские замки, –

Багровым камнем манят взор

Средневековые останки,

А на лугах – зеленый шелк,

Симфония цветов и звуков...

Как хорошо, что не дошел

Сюда с войсками Маршал Жуков,

И Эйзенхауэр сберег

От штурма бомбовой армады

Сей данный Богом уголок

Для человеческой отрады. 

              * * *

На Бисмаркплац – фонтан огней,

Снуют в обнимку азилянты:

Иранка в шали до бровей –

С красавцем черным из Атланты,

К чертям приличия послав,

Прижал турчанку югослав,

Российский немец – с итальянкой,

Сын Ганга – с резвою испанкой,

Лишь настороженный еврей

С супругой верною своей

Бредут, как будто ищут тропы

Сквозь бурелом двух тысяч лет

С надеждою увидеть свет

В туманном сумраке Европы.

ПАМЯТИ ПОЭТА

К 200-летию со дня рождения Генриха Гейне

Надо мною чернота – звездный океан,

Подо мною красота – океан огней,

На балконе ночью я – словно капитан

Ставшей здесь на якоря лодочки моей.

В Гейдельберге мой причал. Славный городок!

Здесь судьбы девятый вал, ярость укротив,

Вынес на берег меня, – видно, так уж Бог

Повелел, – ведь он, Судья, строг и справедлив.

Есть таинственный магнит в этом городке:

Голосами птиц звенит лес на склонах гор,

То срывающихся вниз, к Некару-реке,

То вздымающихся ввысь, в голубой простор

Сквозь клубящийся туман розовой зари,

То рождающих обман романтичных грез

Под церковный перезвон в час, когда горит

Предзакатный небосклон после синих гроз.

Мне во сне и наяву чудится порой,

Что давно я здесь живу, не забыв примет,

О которых я узнал давнею весной

Из стихов, что написал пламенный поэт.

Я по буквам, по азам постигал язык,

Чтоб услышать голоса чуждых мне людей.

Миp поэта волшебством в душу мне проник,

Поделился с ней теплом и остался в ней.

В мире том пылал костер, вольностью зажжен,

Намагнитивший простор волнами идей

Братства, равенства, свобод и поджегший трон

Оседлавших свой народ деспотов-князей.

В мире том взывал борец к миру под Луной,

Чтоб исчезли из сердец крови рубежи,

К сохранению в веках красоты земной,

К убиению греха зависти и лжи.

Зло в ответ рождает зло. Истина стара.

Все ж Германии везло эти двести лет:

Злобу, ненависть и страх Гением Добра

В человеческих сердцах побеждал поэт.

Я теперь в его стране вроде не чужой,

И людские стали мне ближе голоса,

Ветром гор могу дышать в звездный час ночной

И поэта вспоминать, глядя в небеса.

            Я   ДОЛЖЕН

                               Немецким гражданам, с которыми          

я отдыхал в Senioren-Zentrum Bad Sachsa

С рожденья

      и сколько я помню себя –

Был словно

     в изложницу

                          некую

                                      вложен.

Меня отливали  

           любя.

                          И долбя:

«Ты должен!

      Ты должен!

              Ты должен!

                                     Ты должен!» –

Работать горбатясь.

              Вождя обожать

(покуда

   он

кем-то

не будет

низложен),

Терпеть.

Голодать.

              И врага побеждать,

«Оружие 

партии»

вынув

                                       из ножен.

Всё то, что был должен,

я отдал сполна,

Тем самым,

     быть может,

                                      и путь мой

                                                             проложен

Сюда,

               где приютно-чужая

                                                 страна

Ни слова

  не молвит о том,

что я должен.

Я сам по себе.

          От зари до зари.

Я сыт

           и одет,

            и обут,

                          и ухожен.

Но вот парадокс:

              чувство бьётся

                                                 внутри –

Я  ДОЛЖЕН!

      Я  ДОЛЖЕН!

                          Я  ДОЛЖЕН!

                                                 Я  ДОЛЖЕН!

Я  должен,

   по крайности,

                                                 не отчуждать

Людей,

без которых

                       мой быт

                                     невозможен,

Я должен

   по-честному

                          их уважать,

И этот

           закон

                      для меня

                          непреложен.

Я  чествовать должен

                          всё то,

                                     что в чести

У этих трудяг.

        И хоть вырос  

                                     в безбожье,

За общим

   столом

              должен пальцы

сплести,

Молитву воздав

за деяния

                                     Божьи.

ПАРАДОКСЫ  ЯЗЫКОЗНАНИЯ

Язык немецкий для тебя чужой,

Но полистай словарь – и ты увидишь,

Как он своей системой корневой

Почти по-братски переплелся с идиш.

Но идиш тоже для тебя не свой,

А ты, хоть в нем и буквой не владея,

И с непокрытой кипой головой,

Обрёл в наследство звание еврея,

Гордясь притом, что для тебя родной –

Великий, славный и могучий русский,

Но русский край покинув, как шальной,

Ты втиснулся в Европы тамбур узкий,

А здесь уж без иврита ты – ЧУМНОЙ

В глазах неумолимых ортодоксов...

Что ж! В путь еврея, как в ничей иной,

Вбит частокол забавных парадоксов.

ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ  ПРИЗНАНИЕ

          (Романс о романсе)

Романс – великое творенье

Цивилизации земной,

Романс достоин поклоненья

Всех нас, живущих под Луной.

За колдовскую всеохватность

Любовных мук, людских страстей,

За мелодичность, за прекрасность

Им воспеваемых очей,

Улыбок, вздохов и признаний,

И преклонения колен

Перед героикой страданий

И всепрощением измен.

Напев абстрактного романса

Из уст певицы иль певца –

В “полувосторге полутранса“

Готов я слушать без конца,

Но, внемля и переживая,

Всю жизнь на том себя ловлю,

Что вмиг романсы забываю,

Как только женщина живая

Мне скажет: «Я тебя люблю».

ВОСЬМОЕ  МАРТА  В  ГЕЙДЕЛЬБЕРГЕ

Что мне сердце веселит

В нашей эмиграции?

Нет, не гор волшебный вид,

Не расцвет акации,

Не разливы синевы

В рощах за долинами,

Не обилие жратвы

С экстра-витаминами,

Не весёлый балаган,

Длящийся неделями,

Не лихой телеэкран

С голыми моделями …

Мне дороже всех чудес

Капитализации

Сногсшибательный прогресс

В евро-интеграции

Тех, кому на все века

Господом завещано

Быть отрадой мужика –

Это наши женщины.

Не сожгли их изнутри

Времена недавние,

Нынче, что ни говори,

Бытом не задавлены,

Не терзаются в ночи

Думой предзарплатною,

Не таскают кирпичи,

Не гребут лопатою

Под призывно-грозный рев

Ленинских субботников

С пересыпкой матюков

Кочегаров-плотников,

Не пускаются в аллюр

Записаться в очередь,

Чтоб достался гарнитур

Хоть на свадьбу дочери,

И не надо выезжать

На поля колхозные,

Из-под снега корчевать

Урожаи слёзные …

Здесь другое им дано – 

 Стали много ближе им

Книги, музыка, кино,

Лондоны с парижами

Да заветный променаж

Вдоль по Барселоновской,

Да горячий репортаж

С трубкой ТЕЛЕКОМ-овской

О проблеме головы

Бронзовой русалочки,

О концерте из Москвы

Пугачевой Аллочки,

О красотах при луне

Озера Женевского

И о грязи в стороне

От проспекта Невского,

О потоке новостей

С площади фломарктовской,

О закуске для гостей

В праздник восьмимартовский…

Что ж! Кто вправе попрекнуть

Женщин жизнью праздною?

Вместе с ними этот путь

Я сегодня праздную

И прошу: дай, Бог, сполна

За судьбу суровую

Ты им солнца и вина,

И молодость новую!

        ВРЕМЯ

Иосифу Ароновичу Сироко

Время – конь прогресса,

Но нельзя искусно

По его приметам

Вылепить макет:

У него нет веса,

У него нет вкуса,

Запаха и цвета

И подавно нет.

Все же неустанно

Всей планеты люди

Временную славят

Силу неспроста:

"Время лечит раны",

"Время нас рассудит",

"Время все расставит

По своим местам".

И, по Эдисону,

В миросотворенье

Принцип непреложен

До исхода лет:

И за миллионы

Не купить мгновенье, –

Ничего дороже

Во Вселенной нет.

Все земные твари

Этого не знают,

Рыбы, звери, птицы

Данностью живут;

Обретаясь в паре,

Род свой продолжают

И, как говорится,

Ухом не ведут.

Мы – людское племя –

Зверя многогранней,

Алчущие рая,

Мечемся не зря,

Погоняем время

Плёткою желаний,

И оно сгорает

В топке бытия.

"Ах, скорей бы вечер!"

"Ах, скорей бы утро!"

"Ах, скорей бы вишня

Пеной расцвела!"

...Тяжелеют плечи.

Вот прошла минута –

И частицу жизни

Вечность унесла…

МЫ ПОМНИМ ВАС...

Валентине Михайловне Лупановой

Когда покрылись склоны гор

Багрово-золотистой гривой,

Когда сменился птичий хор

Вороньей бранностью крикливой,

Когда с утра ползут, как тать,

Знобяще-мокрые туманы,

Когда, проснувшись, не понять –

Ночь? День? Уж поздно? Или рано? –

Невольно вспоминаю синь

Небес над всем земным круженьем

И гейдельбергскую теплынь

Как символ Вашей дружбы с Женей,

И нашу троицу в плену

Шашлычно-шмуточной стремнины

(Мои тут, кстати, помяну,

Прошу прощенья, именины),

И Ваш незлобно острый ум,

Немногословную контактность,

И гостевой напорный бум,

Не смявший Вашу деликатность …

Всё это вспоминаю я,

О Жене думая с отрадой:

Ах, были б старые друзья

И мне такою же наградой!

Я  НЕ СТРАДАЮ HOCTАЛЬГИЕЙ…

Сравнений "лучше" или "хуже"

Нe восприемлет отчий дом:

Прекрасней миргородской лужи

Нет луж на шарике земном.

Все так. Но не грозит, во счастью,

Мнe ностальгическая хворь:

Всегда во мне, как пульс в запястье,

Тепло и свет минувших зорь.

Мертвы былых жилищ обломки

Без тех, кто в них счастливо жил,

И тех, чьи дни, хрупки и ломки,

Злодейством пущены в распыл.

Нет, ностальгическим снарядом

Сны о былом по мне не бьют.  

Кого люблю – все нынче рядом,

И зори новые встают.

                 Д А Н А Я

                         Реставрированному шедевру

                         Рембрандта

То ль в Париже, то ль в Риме, то ль в Питере

Конкурс мод поджигают юпитеры,

И глядят знатоки изучающе,

Как манерно и словно скучающе

Проплывают причудо-нарядные,

Притаенно-опущенно-взглядные

Дивы томные, чувственно строгие,

Гусешейные, жирафоногие,

Остроплечие и грудепдоские,

Макияжисто-мумиевоские,

Излучая в пустоты вселенские

Псевдочары, увы, манекенские.

…А Даная, презрев невоспитанность,

Выставляет нагую упитанность,

Всех моделей не фотомодельнее,

Но прекраснее их, тем не менее,

Той божественной высшею данностью,

Безыскусностью и первозданностью,

Когда женщина свежестью женскою,

То ль столичною, то ль деревенскою,

Знать не зная химеры моднячества

И безумства диоро-версачества,

Прожигает своим излучением,

Поколение за поколением,

Всех мужчин – от подонков до гениев.

С E H Ь 0 P E H  - К Л У Б

Листаю разные газеты –

Все объявленьями пестрят

О том, что состоится где-то

Для тех, кому за шестьдесят:

Доклад о вреде алкоголя,

Разнообразный семинар, –

К примеру, как бороться с молью,

Чем вреден солнечный загар,

Как от изжоги излечиться,

Что делать, если муж храпит,

И почему горька горчица,

И чем полезна рыба кит...

Но, вместе с тем, шагнувших круто

За свой шестидесятый вал

Какой-то дальновидец мудро

Сеньорами именовал.

Не зря! Испанское словечко,

Что значит "сударь", "господин",

Невольно будоражит нечто

Из романтических картин –

Призывно-страстный звон гитары,

Волн белопенистый прибой,

Скалистый аспид Гибралтара

И купол неба голубой,

Красоток, пляшущих фламенко

Под дробный цокот кастаньет,

Мужчин, разящих шпагой метко

До самых девяноста лет,

Способных стойко отбиваться

От их терзающих невзгод

И вновь, и вновь, и вновь влюбляться

В ту жизнь, что им Господь дает...

Пожалуй, и не так уж глупо

Сеньора звание иметь

И под звездой сеньорен-клуба

Не ныть, не охать, не стареть!.

ОЧИ ЧЕРНЫЕ, ОЧИ ЗРЯЧИЕ...

Посвящается Жене Красик – 99%

Софи Лорен – 1%

Про очи черные немало

Поется песен на земле – 

И на эстраде, и в бунгало,

И на Хоккайдо, и в Кремле,

Но поголовно в устной речи

Банальный слышится рефрен:

"Ах, милочка! Твоим далече

До черных глаз Софи Лорен!"

И женщина, с очей кумира

Желая "срисовать" глаза,

Как понуждает мода мира

И как советуют друзья,

Ресницы клеит, красит веки

(в синюшно-черный цвет притом)

 И надевает, как доспехи,

Очки с коричневым стеклом,

И даже та, чья катаракта

Изъята смелостью врачей,

Боится жутко, как теракта,

Снять стекла со своих очей,

При этом не подозревая,

Что стоит лишь убрать стекло –

И заструит душа живая

И первородное тепло,

И свет надежд, и глубь волнений

Через открытые зрачки,

Как, например, у Красик Жени,

Когда она сняла очки.                      

ПОЛЕТ В НЕКАРШТАЙНАХ

31-го марта 1997-го года

                                               Евгении Красик

Летим сквозь солнечные волны

В безветрии речной долины,

Над Некаром – лесные склоны,

Хребтов угрюмые теснины,

Мой руль – штурвал. Полет – как тайна.

Но справа – штурман Женя Красик,

И цель полета – Некарштайнах –

Конец маршрута дивно красит.

Нет, здесь не рай, здесь много лучше,

И клятву дать уже готов я,

Что приземлился в самой гуще

Модерного средневековья.

Поток машин. Застывший гномик.

Собор пятнадцатого века.

Лепнина улиц. Каждый домик –

Живой архитектуры веха.

Лесная речка с водопадом,

Травы ковровые разгоны,

И солнце сыплет жарким градом

Сквозь зеленеющие кроны.

Под пуховыми облаками

На гребнях гор застыли замки,

Хранят обветренные камни

Столетий гордые осанки.

А под горой, легки и смелы,

С дробящим перестуком стали,

Экспрессов голубые стрелы

Летят в неведомые дали,

И мне на ум – средь мыслей праздных –

Печальной удалось прорваться,

Когда подумал я, что праздник

Ведь этот мог не состояться...

Не жди меня

                       Ларисе Петровне и Иосифу

                       Ароновичу СИРОКО

Не жди меня, я не вернусь.

Я – эмигрант. Я – новый скиф.

И ты уж больше не Союз, –

Расколотый на части миф.

Не жди меня, я не вернусь

В мои пенаты никогда,

Перелилась в тупую грусть

Несовместимости страда.

Я с детства предан был тебе,

Всем запахам твоей земли,

Но в Богом данной мне судьбе

Мы до объятий не дошли.

Любви моей ты ждать не мог:

Тебя за то я не прощал,

Что “пункта пятого“ клинок

Всю жизнь под сердцем ощущал.

Так не кори своих детей

Неблагодарностью души,

Благодари своих вождей

За то, к чему мы все пришли.

Давай сойдемся же на том,

Ни в чем друг друга не виня,

Что самый отчий в мире дом –

Там, где свобода и друзья.

Землею Баден-Вюрттемберг

Я безоглядно покорен,

А в ней есть город Гейдельберг –

Миниатюрный Вавилон,

А в нем есть двор на Эрленвег

И дом с подъездом 33,

А там и дверь – бела, как снег, –

Под номером 143.

Сюда могу я в час любой

Свои печали принести,

Здесь надо быть самим собой,

Чтоб у хозяев быть в чести,

Не надо жать на тормоза,

Чтоб в чей-то бок не угодить, –

Здесь и в глаза, и за глаза

Людей не принято судить,

Здесь утешительный компресс

Кладут, когда болит душа,

Под звон бокалов снимут стресс,

Интимных тем не вороша,

Легчает мыслей тяжкий груз.

Куда-то улетает грусть...

Увы! К тебе, былой Союз,

Я даже погостить не рвусь.

             ПРОГУЛКА

Евгении Марковне Красик

Софье Петровне Кример

Счастливый фантик мне свалился с неба:

Две дамы пригласили погулять;

Само собой, я бы мужчиной не был,

Когда бы в том посмел им отказать.

Идем сквозь лес по склонам Эммертсгрунда,

Стволы деревьев обагрил закат,

И слился с теплотой лесного грунта

Коры древесной пряный аромат.

Вот мы на взгорье, где живут олени;

Вожак с наклоном гордой головы

Губами с рук у Софы и у Жени

Берет проростки молодой травы;

Попробовал – и более не просит –    

Не тот гостинец. Баловень-олень

На нас глаза с недоуменьем косит –

Откуда, мол, такая дребедень?

Что ж, будь здоров! А мы опять гуляем.

В свидетели хоть Бога призови –

Любой вопрос был нами обсуждаем

С невольными признаньями в любви:

Любви и к шахматам, и к шахматистам,

К зятьям, невесткам, детям-молодцам,

Купанью в озере, от хлора чистом,

К дорогам Закарпатья, к Черновцам,

К хорошим джазам и лесному Гарцу,

И к городу с названьем Гейдельберг,

И к своему родному хаусарцту,

И в целом к людям Баден-Вюрттемберг.

Что до меня, то я из всех любовей

Любви к невесткам дал приоритет:

В нем – главное, сказал я, из условий,

Чтоб сохранить лица здоровый цвет.

Мои слова двух спутниц изумили.

Невесток нет у них. Но изучать

Мой опыт, видимо, они решили,

Поскольку впредь гулять мне предложили,

Чтоб о любви еще потолковать.

Да, о любви! Тут слова нет уместней,

И для иронии тут места нет:

Ведь наши годы, сложенные вместе, –

Это всего СТО ДЕВЯНОСТО лет.

 СУПРУГАМ СИРОКО

 В ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНИЯ

Раскинулся Некар широко

В мерцаньи цветных огоньков,

Стоит одиноко Сироко

И ловит себе окуньков.

Рыбешка его привечает

И с энтузиазмом клюет,

Как будто и впрямь понимает,

Какой ей оказан почет,

Наживке той радуясь бурно,

Что даст ей из собственных рук

Профессор из Санкт-Петербурга,

К тому же и доктор наук.

А там, у далекого пирса,

Где белый стоит пароход,

Супруга Сироко – Лариса –

Улова богатого ждет,

С уловом расправится шибко –

За скоростью не углядишь, –

И станет немецкая рыбка

Вполне фаршированной ФИШ.

То блюдо я ел ненароком,

Но дело не в рыбе... Я рад,

Что рядом супруги Сироко,

И мне уж не так одиноко,

Когда на душе листопад.

НОВОСЕЛЬЕ

                      Жене Красик

Июнь, июль –  пик летних зорь,

Парной земли благоуханья –

Мы пережили, словно корь,

С высокой частотой дыханья,

Под адский скрежет наждака

В клубящейся обойной прели,

Надсадный грохот молотка

И дикий вой безумной дрели.

Но вечностью унесена

Пора веселого ремонта,

И наступила тишина,

Как будто мы вернулись с фронта.

И в этой тишине светлы

Распахнутые перемены –

Блистают новые полы,

Белы и первозданны стены,

До хруста вымыто стекло,

Висят заветные гардины,

И время наконец пришло

Твои отпраздновать вселины.

Друзья и оптом шли, и врозь.

Вино по тостам расплескалось.

Награждена букетом роз

Души лихая неусталость.

И был единодушным суд

Людей придирчивого мненья:

Тобою созданный уют

Есть труд, достойный восхищенья.

Ушли друзья. Остыл порог.

А я, участием весомей,

Ещё остался на часок

В твоем преображенном доме.

...Балкон. Закат. И облака.

В желанной вечности мгновенья –

Лишь сигаретного дымка

Голубоватое круженье.

На горизонте – как мираж – 

В туманной дымке синегорье.

И мнится там шумящий пляж

На крымском пенистом приморье...

Вот чудеса! Сидим вдвоем

Под Гейдельбергским небосклоном,

Дивясь стране, что отчий дом

Нам заменила благосклонно,

И думаем: а ведь могла

Судьба нас одарить иначе,

Когда б нам Родина была

Не самой худшею из мачех.

...Погасло небо. Ветерок.

И звёзд далекое свеченье.

И сигаретки огонек –

Как теплый знак благодаренья.

ТЕЛЕРЕКЛАМА

Пожары и трупы – 

Воюют боснийцы...

Вдруг –  смачно и крупно –

Губы девицы,

Губы в помаде

И в шоколаде,

Дева ласкает

Сладость губами,

Струйка стекает,

Ползет меж грудями,

Камера –  ниже,

Кадр –  все ближе,

Дева хохочет –

Срываются пломбы,

Словно щекочет

Сам дьявол секс-бомбу,

Гляньте, ребятки,

Бросьте сомненья,

Жрать шоколадку –

Одно наслажденье,

Если к тому же

Заглотите сразу –

Ухнете глубже

В пучину экстаза!..

И вновь на экране

Жутко и тупо –

Ожоги и раны,

Пожары и трупы...

В ночь на 1 января 2000 года 

Прощай, двадцатое столетье,

И здравствуй, двадцать первый век

Мне повезло: живу на свете,

Ловя эпох бессрочный бег.

В сие мгновенье роковое,

Когда меняются века,,

Припоминать про все земное

Не поднимается рука,

И остается только вечность

И до, и после всех времен,

И чудеса, и бесконечность –

Веков беззвучный перезвон.

И мчит меня сквозь мир Вселенной

Мечтательных фантазий взлет ...

Но вдруг – дорогою нетленной

Совсем домашний перелет

В другую комнату. На ужин.

Там тихий свет. Уют. Тепло.

И таинства вселенской стужи

В мгновенье ока унесло.

13 января 2000 года

Встречает лик земного шара

Свой двухтысячелетний год,

Огонь молитвенного жара

Летит в бескрайний небосвод

И рвутся вихри песнопений,

ТОРЖЕСТВЕННЫХ и пышных слов

Из позабытых поселений,

Столиц и малых городов

К библейским горам Вифлеема

В таинственный подземный грот,

Где Дух Христа, судьбу приемля,

Уж двадцать первый век живет.

И вновь неистребима дума –

Как в мир реальный Он пришел?

Кто путь земной Ему придумал?

Распятья муки изобрел?

Как-будто был он человеком,

Обычным смертным бедняком,

Возвышенным над жалким веком

Своим загадочным умом...

Сейчас уже никто не страждет

Желаньем тайну разгадать,

Лишь каждый верующий жаждет

В день Рождества попировать.

От пап и до простых монахов

Ликует христианский люд,.

И от вельмож до вертопрахов

Благоговейно Бога чтут.

Что ж, это – высшая идея,

И благородней в мире нет.

К примеру, Бога Моисея

Евреи чтут пять тысяч лет.

                  РЕВНОСТЬ

Как мальчишка, ревную тебя ко всему:

К блику солнца, который к лицу твоему,

Не боясь, не таясь, прикоснуться посмел,

К незнакомцу, что рядом в трамвае присел,

К той одежде, что ты надеваешь с утра,

И ко всем  под нее залетевшим ветрам,

К тем предметам, которые в руки берешь,

И к друзьям, если руку ты им подаешь,

Даже к зеркалу, где отраженье твое

Видит всё, что совсем не его, а мое...

Вот такие творятся со мной чудеса

Поминутно все двадцать четыре часа.

Я  НЕ МОГУ ПОЛУЛЮБИТЬ…

Я не могу полулюбить.

Я не могу полужалеть,

В глаза людей полуглядеть

И полуправду говорить.

Мне полудружба не нужна,

Как полусъеденный кусок,

И полупреданность страшна,

Как ствол, упершийся в висок.

Но кто-то просит хлеба – что ж.

Ему последний отдаю:

Единственно такой дележ

Я справедливым признаю.

ГЕЙДЕЛЬБЕРГСКИЕ  ВЕЧЕРА

Мы с Богом обменялись данью:

Он одарил меня тобой,

А я с владыкой мирозданья

Делюсь душою в час любой.

Она порой ко мне слетает,

Чтобы проверить, жив ли я.

Нет, я не жив, пока сжимает

Тебя в тисках рутина дня.

Но вот уж вечер вместе с нами.

Все звуки жизни далеки.

И вновь касаюсь я губами

Твоих волос, твоей щеки,

И вновь душа на небо рвется,

Пылая праздничным огнем.

Добро, хоть сердце остается

В распоряжении моем.

         
 МОЛИТВА

В Петербург с юных лет влюблена...

В Петербурге сто лет не была…

У меня в Петербурге дела...

В Петербург полететь я должна...

ЖЕНЯ. МЫСЛИ ВСЛУХ. 1997. ...

…И растаял экспресс голубой

В бурой дымке горячего лета,

Проводил на свиданье с тобой

Я прекрасную женщину эту.

Я молю тебя, Санкт-Петербург,

Не скупись на добро и удачу,

Если ты ей хоть капельку друг, – 

Пусть в объятьях твоих  не заплачет.

Ты над ней разгони облака,

Пусть шагает по чистой дороге,

Пусть обувка ей будет легка,

И не будут натружены ноги.

Пусть, гуляя, поест не спеша

То ль с лотка, то ль в кафе, то ли в чайной,

Но крутой матерок алкаша

Пусть ее не настигнет случайно.

Охрани ее сон под замком

И ключа под двойным оборотом,

Образумь хоть тайком, хоть пинком

Всех орущих в ночи обормотов,

Серый дождь стороной пронеси,

Пусть туман твой не студит ей плечи...

За всё это  – что хочешь проси

У меня, хоть я ныне далече,

Всё, что хочешь, возьми и прости,

Что тревожу тебя до рассвета

Еженощно, – молю, возврати

Невредимою женщину эту!

О  ВРЕМЕНИ  И  О  СЕБЕ

Ты в Россию свою улетала опять

Ненадолго – на тридцать деньков,

Мне цветы поручила свои поливать

Каждый вечер – вое тридцать веков.

Поливаю. Но время совсем не течет,

Ни секунд. Ни минут. Ни часов.

И придумал я времени новый учет:

От полива цветов – до полива цветов.

В САНАТОРИИ

На пляже, где, среди парней,

Девчонки с обнаженной грудью,

Я был стареющий пигмей

В телесно-юном  многолюдье.

Теперь я в окруженьи дам,

Которым чуть за девяносто.

Я среди них – Жан Клод ван Дам.

Как в жизни все однако просто!

О  РОЛИ  ГОРОДА  БЕРДИЧЕВА  В  СУДЬБЕ  ЭМИГРАНТОВ

Бердичев – город небольшой,

И от него на грош бы проку,

Но одарил он шар земной

Тем, что родился в нём СИРОКО.

Как жаль, что мама близнецов

Не родила себе в охотку, –

Тогда бы мы, в конце концов,

В два раза чаще пили водку.

УТРЕННИЕ  МЫСЛИ

Привет, подруга боевая!

Как самочувствие твое?

Лежишь ли, нежась и зевая?

Стираешь ли уже белье?

Перезвонила ли подругам?

Успела ль им советы дать?

Иль пять кроссвордов друг за другом

Уже успела разгадать?

Глаза ль закапала усердно?

И не было ли ночью слез?

Ах, как, увы, немилосердно

Утрами просыпаться врозь!

           Живые призраки

БРИЛЛИАНТОВЫЕ   СВАДЬБЫ

Разогнались наши годы

И уперлись в НИКУДА:

Злу покорствуют народы,

Одичали города,

Глыбы сваленных кумиров

Раскололи цепь времен,

И от Бреста до Памира –

Рвань оплеванных знамён.

В словоблудной драке партий      

Делят влаственный пирог

Монархист и бонапартик,

Сталинист и демагог,

И кровавую прополку

Меж собой вершит толпа,          

И уже маячит челка

Вместо ленинского лба…

И от жути сей в берлогу

Заползаешь ты в свою,

Но и тут не слава Богу –

Хоть с женой, да не в раю:

Продирается сквозь стены,

Бьется в окна, прется в дверь

Хамоватый и надменный

Новый демо-теле-зверь –

По мозгам и нервам кроют

"Время", "Вести", "Взгляд" и "Вид",

То "заслуженный" завоет,

То «народный» завопит,

То снимают комбинашку

С итальянской рок-звезды,

То размазывают кашку

Депутатские зады,

То главарь погромных дракул

Истерически визжит,

Что Россию-мать обкакал,

Мать его, проклятый жид,

То – с похмелья от настойки

Заспиртованных идей –

Бравый штурман перестройки

В светлый путь зовет людей,

Маневрируя лукаво

К огоньку на маяке –

То налево, то направо,

То на горку, то в пике...

Эх, предвидеть бы да знать бы

Эти наши маяки,

Бриллиантовые свадьбы –

Ветеранские пайки...

Может, так бы не пахали

И не вскармливали зря

Государственные хари

Геростратов Октября!

Что ж! Себя – не сыпля пеплом –

Отдаем на Божий суд,

Может, в хаосе нелепом

Наши внуки путь найдут,

Им судьбу да в руки взять бы,

Жить умней, чем старики...

Бриллиантовые свадьбы –

Пусть им светят маяки!

                            Харьков, 1990 г.

ПИСЬМО РОССИЙСКОМУ АНТИСЕМИТУ

Скажи мне, бывший "старший брат",

Чем допекли тебя евреи?

Ужель познал ты боль утрат

От сына древней Иудеи?

Быть может, некий чертов жид

На Русь когда-то шел войною,

И русский – хоть один! – убит

Его коварною рукою?

Неужто он вершил погром,

Твою насиловал дочурку

И топором или клинком

Казнил хотя бы кошку Мурку?

Предал, быть может, он тебя

Вражине, пьяному от крови,

Когда, Европу загребя,

Тот враг врубился в Подмосковье?

А может быть, тебе претит,

Когда жидов ласкает Муза?

Или, к примеру, если жид –

Герой Советского Союза?

Но может, на земле отцов

Такая теснота и давка,

Что от жидовских лишних ртов

Грозит голодная удавка?

... Я знаю, горечь этих слов

Твоих не потревожит снов.

А я – с морозищем по коже –

Вновь слышу вопли "Бей жидов!",

Не сплю и думаю: за что же?

Харьков, 1992

К ВОПРОСУ О СВОБОДЕ СЛОВА

С трибун призывы громки:

"Власть дураков – сломать!"

Да вот куда обломки

От власти той девать?

Перемолоть на туки –

Крестьянину подвох:

Взойдет от этой штуки

Один чертополох.

В пучине утопить бы –

Произойдет беда:

И передохнут рыбы,

И загниёт вода.

И сбагрить нет резона

В маршрут "Земля – Луна":

Погибнет слой озона,

И нам тогда хана.

Поступим же попроще,

Себе не портя кровь, –

Маленечко поропщем

Да и заткнемся вновь,

И будем, безусловно,

Мы счастливы опять:

Ведь так в свободу слова

Приятно поиграть!

Харьков, 1990