Что важнее для России: грамотность или коммуникация?

Содержание
[-]

Великий и текучий Русский язык

На прошлой неделе школьники сдавали ЕГЭ по русскому языку, а их продвинутые родители в очередной раз обсуждали, что сегодня важнее: нормы правописания или коммуникация?

Дискуссия вовсе не от лукавого, а вполне сущностная: надо ли в ХХI веке настырно держаться за правила из ХХ? Русский язык не только велик и могуч, но и сложен. Большинство слов пишется не так, как слышится. Множество правил в русском языке приходится запоминать и заучивать. Те, кто пишет грамотно, чаще всего приобретают этот навык благодаря чтению (правила правописания большинство забывает сразу же после окончания школы). При этом грамотность в России остается священной коровой не только для филологов, но и для всех остальных. В двух последних крупных опросах ВЦИОМа на эту тему — в 2013 и 2019 годах — стабильно две три респондентов (68–70 процентов) выступают за то, чтобы правила русского языка «остались неизменными». В этом есть известный род лицемерия: если правила русского языка сложны, почему бы не желать их упростить для собственного же удобства?.. Но наши люди по-прежнему в булочную на такси не ездят, а к «жи-ши пиши с буквой и» относятся как к святыне, скрепе. Конечно, эта позиция во многом внушена государством, которое также возводит грамотность в абсолют. Один из самых популярных отечественных проектов последнего времени — тотальный диктант, где все желающие могут проверить свою грамотность. Само слово «тотальный» в этом контексте, конечно, говорит о многом.

В России грамотность когда-то была мерилом принадлежности к высшему обществу, а затем — к приличному.

До сих пор считается, что грамотному человеку можно больше доверять, чем неграмотному. «Для меня грамотность — один из способов социальной диагностики, если хотите,— говорит филолог Марина Королева, профессор НИУ ВШЭ, основатель "Бюро Марины Королевой".— В письме множество ошибок — значит, скорее всего, автор будет и на встречи опаздывать, не выполнит обещаний, не сделает вовремя работу». Ведущий научный сотрудник Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН Ольга Северская считает, что безграмотность — это простое следствие лености ума, нежелание лишний раз напрягаться: «Безграмотные люди были всегда, просто теперь благодаря интернету они все на виду. И безграмотный человек выглядит просто… неопрятно».

В 1920–1930-х годах в СССР недаром шла именно «борьба за грамотность»; во времена, когда большая часть населения вообще не умела ни писать, ни читать, это еще можно объяснить. Но сейчас? Навыками письма молодые люди сегодня овладевают не в результате чтения, как хотелось бы филологам, но во время общения в соцсетях и чатах. Где важна не столько грамотность, сколько скорость передачи информации. Школа между тем продолжает учить «на высших образцах». Это прекрасно, но на языке Пушкина и Толстого уже давно не пишут и не говорят (увы). Почему бы два этих языка — сетевой и нормативный — хотя бы чуть-чуть не приблизить друг к другу?..

Не будем забывать еще, что интернет сегодня выполняет гигантскую невидимую работу за учителей: автоподсказчики и автокорректоры помогают нам, по крайней мере, выглядеть грамотными. Впрочем, полностью им доверять нельзя, говорит Ольга Северская: «Spell checker часто ошибается: пишет «спелл-чекер» с удвоенным К, не различает вводные и не вводные слова, перед КАК обязательно ставит запятую, не понимает, когда НЕ нужно писать отдельно, когда слитно… А средства проверки орфографии почтовых сервисов и вовсе по-разному, но всегда неправильно, делят на половинки апельсины, лимоны и мандарины». Изменится ли жизнь, если хотя бы часть строгих правил правописания упростить — по принципу «как слышим, так и пишем»? Грубо говоря, писать не кОрова, а кАрова? Не молоко, а мАлАко? Попытка «писать, как слышишь» уже приводит к абсурду в реальной жизни, потому что каждый из нас и слышит по-своему и, главное, упрощает по-своему, замечает Ольга Северская: «Даже на официальных сайтах уже можно прочесть "перфект" вместо "префект"; ореол славы сменился ареалом; любители пожить в пенсионе или погулять в дербях Текстильщиков». После ЕГЭ у нас пишут «эпиляционные жалобы», а вместо «восковой эпиляции» предлагают «войсковую». Печально, что звук и слово — больше не знак смысла. Зачем соблюдать норму? Ольга Северская ссылается на Н.Д. Арутюнову: норма позволяет при минимуме усилий достичь максимум результата в коммуникации.

Марина Королева: «Конечно, если упрощение касается пары неважных ошибок, нескольких запятых (причем не смыслообразующих), мы поймем друг друга. Но если это ошибки, которые серьезно искажают привычный облик слов, или запятые, расставленные произвольно,— коммуникация будет нарушена. Это и сейчас серьезная проблема в деловой переписке, в чатах: неумение правильно передать на письме интонацию. Человек имел в виду одно, а написал, как выясняется, совсем другое. Адресат в итоге обиделся. А всего-то запятые!»

На прошлой неделе лингвисты из Тюменского университета объявили, что выражение «в смысле» употребляется теперь все чаще как синоним союза «то есть»; фактически в языке появился новый союз. На наших глазах общеупотребительная норма становится просто нормой. Возможна ли точечная коррекция правил — в сторону упрощения и универсализации?

Марина Королева считает, что да: «Скажу страшное: правила придется упрощать. В пунктуации прежде всего, но и в орфографии. Например, наши нынешние правила, которые касаются Н и НН в прилагательных и причастиях, слитного/раздельного написания НЕ с прилагательными, причастиями и наречиями. Коммуникация в XXI веке изменилась, ускорилась, мы с этими скоростями и так еле справляемся. А когда еще на пути "лежат" некоторые правила, в которых, по сути, нет ничего, кроме традиции, тут да, они становятся тормозом для коммуникации». Но это должен быть не кавалерийский наскок, а точечная, очень тонкая работа, замечает Королева.

Но и абсолютизация грамотности также принимает гипертрофированные формы. «Она говорила про кого-то: знаешь, он из тех, кто пишет "вообще" через дефис... Что означало крайнюю меру нравственного падения» (Сергей Довлатов, «Наши»). Борьба за правописание превращается у нас в способ сепарации и дискриминации — по «грамотностному признаку».

Россия существует в глобальном мире, и неизбежно к нам будет приезжать все больше тех, для кого русский язык не является родным. Рано или поздно придется выбирать, что важнее: грамотность или коммуникация?

При этом есть еще одна проблема: Россия — не легалистское общество. Легализм — точное соблюдение существующих правовых норм, но речь в данном случае о гораздо более простых материях: после распада СССР и краха всех ценностей мы не можем договориться даже о более или менее одинаковом понимании смысла слов и понятий. Все понимают, казалось бы, универсальные слова и выражения по-разному, «по-своему»: взять такие понятия, как свобода, патриотизм или либерализм. Следовало бы подумать о том, как в обществе прийти к консенсусу по поводу хотя бы основных дефиниций, договориться о смысле употребляемых слов. А там уже и грамотность, надеемся, подтянется (пишется без мягкого знака, для проверки подставляем вопрос «что сделает?»).

Экспертиза: Не с кем выпить кофе

В стабильных обществах ХХ века и ранее знание языковой нормы означало принадлежность к высшим классам. Даже в СССР, если вы использовали слово ИХНЕЕ вместо ИХ, то на определенном месте ваша карьера буксовала. Грамотность была необходимым условием для достижения определенного положения в обществе. Но 1990-е годы опрокинули это представление. «Если ты такой умный, то почему такой бедный».

Когда мы говорим о языке, трудно отделить практическое его значение от символического. Но попробуем поговорить сугубо о практическом смысле грамотности. Представим, что все пишут хАрашо, кАрова и так далее. Не так давно, в нулевые годы, между прочим, такой эксперимент уже был поставлен. В это время был очень моден «жаргон падонков», заключавшийся, в частности, в искажении орфографии. Сознательно на письме делались все возможные ошибки, не менявшие произношение. Это была не только игра «все нарушу», но еще и попытка доказать, что ошибки не влияют на понимание. Кросавчег, медвед и так далее. И каков был итог этого эксперимента? Очень быстро выяснилось, что такой текст буквально в разы тяжелее и читать, и писать. На его чтение приходилось затрачивать гораздо больше времени. Дело в том, что мы на самом деле читаем не линейно, а выхватываем первые или ключевые буквы — и как бы «понимаем» сразу слово целиком. В случае с неправильной орфографией этот фокус не срабатывает. Принятая в русском языке орфография приносит нам практическую пользу: благодаря ей вы элементарно выигрываете во времени.

На самом деле грамотные люди даже писали быстрее, а уж читаешь грамотный текст гораздо быстрее, чем неграмотный. Стандарты правописания, которые кажутся нам по отдельности сложными, на самом деле работают на совокупный результат, влияют на скорость чтения и понимания.

Но эпоха нулевых была очень важным опытом и в другом смысле: мы выяснили, что коммуникация не менее важна, чем грамотность. И ради коммуникации мы готовы прощать грамматические ошибки. Хотя и остались, конечно, какие-то маркеры, на которые мы реагируем, на слово ИХНИЙ, например, или звОнит. Язык сохраняет свою социальную функцию — установление иерархии. Но все же она оказалась не абсолютной. В книге «Язык на грани нервного срыва» я писал, что не люблю слово «блин», и считал, что никогда не пойду пить кофе с девушкой, которая произносит это слово. Но прошло 10 лет, и я понял, что мне уже не с кем выпить кофе. И тогда мне пришлось отказаться от некоторых своих принципов ради общения. Мы все сегодня понимаем, что коммуникация для нас все-таки важнее, чем эстетические принципы. В нашей средней школе это, кажется, не до конца понимают: грамотность перестала быть необходимой вещью в глазах людей. Ослабла именно символическая роль грамотности, в качестве культурного явления. И надо признать, что обучение грамотности в узком смысле, то есть орфографической и пунктуационной, сегодня уже не может являться основной задачей школы. И гораздо важней уметь говорить интересно, чем, допустим, записывать это грамотно.

Подготовил Андрей Архангельский

https://www.kommersant.ru/doc/3974926

***

Приложение. Сплошные перемены. Российские школы набрали инновационности

Российское школьное образование признано одним из самых инновационных в мире. Что это значит и какой видится «школа будущего» сегодня, разбирался «Огонек».

Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) проанализировала инновационность школ десятков стран и выявила удивительное: Россия — в числе лидеров. Результаты лучше, чем у нас, только у Канады (1-е место) и Словении (2-е), мы же заняли третью строчку. Такое обследование проводится раз в десять лет, и стоит заметить, что Россия улучшила собственные показатели прошлого исследования, поднявшись с 5-го места. На фоне продолжающихся споров о падении качества отечественного образования признание международной командой его «инновационного характера» многими российскими экспертами было воспринято со скепсисом.

— При создании рейтинга учитывались достижения конкретных стран в 158 «образовательных практиках», и интересно посмотреть, за какие из практик Россия получила самые высокие оценки,— рассказывает Диана Королева, директор центра инноваций Института образования НИУ ВШЭ.— Например, мы показали выдающиеся результаты по оснащенности школ компьютерами и библиотеками: 94 процента и 100 процентов соответственно. Во многих развитых странах масштабы использования компьютеров и ноутбуков на уроках снижаются, но это говорит вовсе не об их «отсталости», а о переходе на новые гаджеты — планшеты и смартфоны. Исследование ОЭСР просто не брало в расчет такие особенности.

Кроме того, источником информации для экспертов ОЭСР послужили анкеты директоров и учителей школ, чьи ученики принимали участие в международных исследованиях подготовленности школьников PISA, TIMSS и PIRLS. Однако, как свидетельствует опыт, наши учителя при заполнении анкет стараются не ударить в грязь лицом, не посрамить чести родной страны, поэтому выдают «социально желательные» ответы.

— А значит, самые интересные данные нам дают не те показатели, по которым мы впереди планеты всей, а те, где учителя — несмотря ни на что — были вынуждены признать наличие проблем,— считает Елена Ленская, декан факультета менеджмента в сфере образования Московской высшей школы социальных и экономических наук.— Например, все показатели, касающиеся самостоятельности и инициативности ребенка, в России снижаются. По сравнению с данными прошлого исследования ОЭСР резко снизилось время на уроке для объяснения ребенком собственных идей, время для чтения книг по собственному выбору. Еще одна проблемная зона — обучение ребенка использованию своих знаний за пределами школы. Здесь тоже снижение: мало сравнения изучаемых текстов с собственным опытом, нет наблюдений за природой (кроме начальной школы) и далее, и далее. Учитывая все вышесказанное, я бы не обольщалась российским третьим местом.

Отдельные вопросы вызывают все индексы, связанные с внеклассной и домашней работой. Исследование ОЭСР продемонстрировало, что домашнюю работу не реже двух раз в неделю своим ученикам задают 98 процентов российских учителей, при этом они же признаются, что частота проверки домашки и время на ее обсуждение в классе сокращаются. Как это влияет на мотивацию учащихся? Не секрет, что многим школьникам справляться с потоком домашних заданий помогают родители, и такой «семейный подряд» не всегда положительно сказывается на качестве обучения. По подсчетам экспертов «Общероссийского народного фронта» (ОНФ), опубликованным на прошлой неделе, уже в начальной школе «рабочая нагрузка» на ребенка в неделю приближается к 47 часам, что практически не оставляет ему свободного времени. Предложение координатора образовательного направления ОНФ и зампреда комитета по образованию и науке Госдумы Любови Духаниной — разработать новые СанПиНы, которые бы сократили предельно допустимую нагрузку на школьника. Заметим, согласно тому же рейтингу ОЭСР, во многих европейских странах регулярные домашние задания раздают не более 8–10 процентов учителей.

— Вообще же интересный сюжет, поднятый этим исследованием,— что считать инновациями и как их оценивать,— полагает Диана Королева.— Я бы сказала, что в представлении экспертов ОЭСР инновации — это вообще все, что меняется. И выходит, что наша система образования потому так высоко оценена, что претерпела максимум изменений за последние десять лет. Но к лучшему привели эти изменения или к худшему, само исследование вряд ли говорит.

Во всем мире тоже нет единства в представлениях об «образовании будущего» и подлинной инновационности. Существует, к примеру, китайский путь: максимальное внедрение IT-решений в процесс обучения.

На саммите, приуроченном к вручению крупнейшей премии в области образования Yidan-2018, китайские коллеги представили в Гонконге передовые решения в области так называемых EdTech — «образовательных технологий», многие из которых уже используются на территории Поднебесной. Среди них, например, разработка в области искусственного интеллекта iSTEM, которая способна комплексно анализировать поведение ученика на уроке: следить за движениями его рук, выражением лица, вниманием, давая учителю полную информацию о том, «что и как воспринимает конкретный ребенок». Благодаря специальным электронным устройствам по считыванию внимания — электронным датчикам FocusEDU — ни один рассеянный ученик уже не укроется на задней парте от контролирующего взгляда машины.

Анализ поведения на уроках дополняется слежением за внеклассными успехами учеников благодаря, например, таким мобильным приложениям, как Growth: это аналог электронного дневника школьника, открытого для родителей и учителей, в котором проставляются оценки не только за освоенные предметы, но и, например, за «моральный облик». Благодаря камерам слежения, которыми наводнены китайские города, система автоматически узнает, куда и когда ходил ребенок: если он будет обнаружен в «злачном месте», оценка за «моральный облик» непременно упадет, а если станет часто посещать концерты ветеранов и прочее — скорее всего, заработает себе плюсы. По задумкам изобретателей, тотальный контроль за детьми впервые открывает перед учеными возможность понять, как формируются знания, какая программа обучения подходит для конкретного ученика и как всей этой творческой областью можно эффективно управлять. Многие западные эксперты втайне симпатизируют китайскому опыту: Европа строже относится к персональным данным (тем более детей), а ведь хочется поставить научные эксперименты…

С другой стороны, пугающие перспективы «машинного обучения» рискуют перевернуть наши представления о том, что действительно ценно и будет всегда ново в образовательном процессе. Профессор Сингапурского национального института образования Пак Ти заметил, в частности, что самой большой инновацией в будущем окажется «доверие» между учителем и учеником, которое уже сейчас редкий гость в «предельно механизированной школе».

— Человеческое общение учащихся станет роскошью и будет более важным, чем когда-либо прежде,— уверен Пак Ти.— Именно эти три фундаментальные ценности — любовь, доверие, живое слово — окажутся конкурентными преимуществами в образовании XXI века.

Экспертиза: Нужда в образологии

Ларри Хеджес, глава факультета статистики Северо-Западного университета США, лауреат крупнейшей премии за достижения в области образования Yidan-2018:

Мы живем в интереснейший момент, когда образование вот-вот превысит наши представления о нем и, если хотите, станет настоящей наукой. Каждый из нас понимает, что качественное современное образование — лучшая путевка для человека в большую жизнь: я сам вырос в семье неквалифицированных рабочих, но смог поступить в колледж, а потом в Стэнфордский университет и преуспел в науке. Однако проблема таких историй успеха в том, что они до сих пор единичные. Кто-то смог получить свой бонус от обучения, кто-то нет — и это считается нормой. Я же настаиваю: в XXI веке не только любой ребенок сможет выучить то, что ранее мог выучить только лучший, но каждый, подчеркиваю, каждый будет усваивать программу.

Так видится наша цель — сделать получение образования гарантированным каждому человеку, вне зависимости от его стартовых навыков.

Вы скажете, это утопия, а образование — творческий процесс, исход которого невозможно ни обеспечить, ни предугадать. В какой-то мере это так, но не слишком ли мы преувеличиваем эту меру? Представьте, что медики рассуждали бы аналогично: лечение — это творческий процесс, за результаты мы не отвечаем, все зависит от реакции вашего организма… Нам было бы страшно ложиться к ним под нож, не правда ли? Но дело в том, что в начале ХХ века медицина и была чем-то таким, чем сейчас является наше образование: минимум доказательств эффективности, максимум «авторских методик». Весь прошлый век мы боролись за то, чтобы медицина стала доказательной, чтобы она превратилась в науку, опиралась на исследования и большие данные. И теперь доктор, прописывая лечение, руководствуется не просто интуицией, а фактами: этот препарат поможет — в абсолютном большинстве случаев. И должен наступить момент, когда так же скажет учитель: эта программа обучит вашего ребенка — с огромной долей вероятности.

Что для этого нужно? Факты, опыты и данные, очень много данных. Большая часть того, что мы знаем об образовании сегодня,— это неправда или, по меньшей мере, недоказанные предположения. Скажем, наша команда пыталась на основе имеющейся информации проверить, как влияет количество денег, выделяемых конкретному учебному заведению, на успеваемость его учеников. Выяснилось, что установить корреляцию невозможно — данные нерепрезентативны. И так во всем. Нам нужно четко понять, каких показателей мы ждем от образования, и научиться эти показатели мерить, изучать. Это и будет инновационным подходом, который позволит не экспериментировать над судьбами детей, а учить их наверняка.

Автор: Ольга Филина

https://www.kommersant.ru/doc/3922960?from=doc_vrez


Об авторе
[-]

Автор: Андрей Архангельский, Ольга Филина

Источник: kommersant.ru

Добавил:   venjamin.tolstonog


Дата публикации: 04.07.2019. Просмотров: 346

zagluwka
advanced
Отправить
На главную
Beta