Что принесет школам и вузам России цифровая революция

Содержание
[-]

Диктат дистанции

Цифровизация образования — и школьного, и вузовского — новая реальность, явленная ковидом. Хотя работа в этом направлении велась уже давно, тщательно планируемого и подготовленного наступления так и не получилось — взяли с места в карьер.

Стремительная атака на рубежи традиционной школы в условиях административного карантина, растянувшегося на целый квартал, была проведена в условиях, близких к идеальным: сопротивление подавлено форс-мажорными обстоятельствами и ими же обеспечено финансирование; безальтернативность гарантировала свободу рук и фантазий, избавив от душного контроля за процессом. Что получилось в итоге? Какие высоты взяты и стоило ли их столь яростно штурмовать? «Огонек» продолжает разговор, начатый в надежде разобраться, в чьих интересах проводится цифровая революция в школах и вузах, насколько она осмысленна и только ли цифрой меряется эффективность и качество отечественного образования.

Министерство науки и высшего образования РФ заказало масштабный опрос преподавателей и студентов вузов об итогах весеннего опыта дистанционного обучения: как оказалось, больше всего нововведения понравились либеральной интеллигенции и военным. Какие оргвыводы из этого сделаны — в беседе с одним из авторов социсследования, ведущим научным сотрудником Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС Дмитрием Рогозиным.

***

Сборная афиша анонсов и событий в вашей стране и в мире на ближайшую неделю:  

 

Сфокусируйтесь на своем городе и изучайте.

Мы что-то пропустили? Присылайте, мы добавим!

***

«Огонек»:Минобр озаботил НИУ ВШЭ и РАНХиГС анализом первой реакции вузов на дистанционное обучение. Значит ли это, что его хотят развивать?

Дмитрий Рогозин: — Было бы неправильно сводить весь интерес к дистанционному образованию только к вызову пандемии: в расширение форматов преподавания, цифровизацию ведущие вузы страны вкладываются уже года четыре. Большой интерес сейчас, как ни странно, вызывают отчеты Министерства обороны США, разработавшего подробные методички о том, как учить солдат дистанционно и при росте роботизации добиваться усиления роли преподавателя. Это не случайно — многие передовые достижения впервые появлялись в недрах военных министерств, а потом становились общим достоянием. Главным трендом современности, конечно, становится доступность. Если известно, что наибольших успехов студент добивался, общаясь с профессором вне аудиторной работы, значит, нужно придумать, как расширить внеаудиторный фонд, как допустить туда максимальное число грамотных и мотивированных ребят. Все это связано с цифрой, при этом дистанционное образование не претендует на замещение очного, оно призвано его дополнить.

— Вам респонденты отвечали так же бодро и оптимистично?

— Реалии не сходятся с концепциями, это понятно. Дистанционным образованием у нас называют текущий административный переход всей системы образования в онлайн. То есть ситуацию, когда рабочее место преподавателя просто перенесли в его дом, заставив продолжать полный курс обучения как придется. На самом деле образование в период пандемии осталось очным в том смысле, что интенсивность общения, лица студентов на экранах, формы проведения семинаров — все дублировало очный формат. Плюс усилился контроль: административный персонал порой занимал надзорную (а не помогающую!) позицию в отношении преподавателей, преподаватели стали тщательнее (через прокторинг и проч.) контролировать студентов. Все это вызвало массу критики и сопротивления. Пандемию никто не ждал и не планировал, события разворачивались как цунами, только что был Китай, потом сразу Италия — времени на подготовку не было. Поэтому все испытали шок. И наш опрос его отразил: до 80 процентов ответов носили критический характер. Первые две недели решили не публиковать отчет: было непонятно, что с этим делать, как действовать конструктивно. Но сейчас результаты все же обнародовали, и я это воспринимаю как приглашение к дискуссии, как очень правильный шаг.

— Что ценного показал ваш опрос?

— Мы начали с эффективности дистанционного образования в Штатах среди военных, но ведь и у нас вузы военных специальностей оказались более адаптивны к онлайну. Этот факт, казалось бы, противоречит другой находке, согласно которой дистанционное образование лучше развивается в склонной к инновациям либеральной среде, где воспитательная функция замещена совместными исследованиями и прежде всего ценится академическая свобода, а не административный контроль. Ну вот оказалось, что военные и свободомыслящие инноваторы дают схожие оценки новых форм обучения: не елейные, но позитивные, с изрядной долей здоровой критики. Наконец, процентов 10 преподавателей ответили нам, что всему очень рады, однако на поверку оказалось, что большинство из них занимает административные должности, то есть они естественным образом оказываются на стороне «реформаторов», а не «реформируемых».

— Вы упомянули, что дистанционное образование, каким оно должно быть, руководствуется ценностью доступности. Но абсолютно доступен, как правило, масс-маркет. Что остается от индивидуальных подходов, если перейти на «стандартизированные платформы»?

— Концепция современного дистанционного образования создается прямо сейчас, на наших глазах. Опрос — только часть большой работы, и она полна противоречий, поскольку тут очень много заинтересованных игроков с разным капиталом. Индивидуальные траектории студентов против всеобщей стандартизации — только одна из дихотомий. Понятно, что, если весь дистант сведется в России к загону преподавателей и студентов в однотипные программные продукты с помощью административного диктата, образование обернется клеткой. Но если требование здорового разнообразия будет соблюдено, могут открыться новые возможности. Скажем, давно подсчитано, что на потоковых курсах с профессором фактически взаимодействуют около десяти человек, остальные только создают шум. Онлайн-формат делает коммуникацию более доступной, позволяет расширить десятку контактов.

В сложной ситуации формирования контуров будущих образовательных стандартов очень опасно желание отдельных функционеров их пораньше описать. Тут можно причинить много вреда. В конце концов, все ФГОСы, требования к программам не мешали преподавать только потому, что игнорировались: преподаватели их писали в начале курса, а потом благополучно забывали, принимаясь за реальное общение со студентами. Администраторы, по счастью, никогда не лезли в аудитории, удовлетворяясь бумажками. Но цифровой формат позволяет любому администратору ворваться в образовательный процесс (или посмотреть лекцию в записи) и внимательно проследить, где какие компетенции прививаются, а где преподаватель говорит что-то от себя. Это болезненная перспектива. Но замечу: большинство проблем, которые беспокоят нас в связи с дистанционным образованием, накопились в очном.

— Среди таких, по-видимому, проблема филиалов столичных вузов в других городах, которые были массово расформированы Минобром в последнее время. Дистанционное образование приходит на замену филиальной сети?

— Цифровое образование из плохого хорошее не сделает. Цифра, которая приходит в университет, где преподаватели мошенничают и самовыражаются, а студенты просто хотят получить диплом, только усугубит ситуацию. Образовательная среда, к сожалению, именно та сфера народного хозяйства, где встречаются лучшие практики мошенничества и жульничества. Здесь нет панацеи, но ясно, что мошенничать, строить коррупционные схемы онлайн не сложнее, а проще, чем офлайн. Но цифровизация может помочь тем представителям региональной профессуры, которых все зовут чудаками: они носятся со своими студентами, придумывают интересные авторские курсы, выезжают на летние школы и проч. Цифровой формат позволит им расширить горизонт, привлекать к преподаванию коллег из других вузов (причем не только на факультативном уровне, но и на официальном: с зачетами, часами и проч.). Здесь мы можем нанести контрудар централизации, которая развивается в России много веков. Пандемия уже заставила задуматься, что жизнь в малых городах может быть приятнее жизни в мегаполисе, а если там еще и создать здоровую образовательную среду, это будет хорошо. Конечно, речь не просто об имитации цифры — о говорящей голове в зуме,— свидетелями которой мы были на лекциях этой весной, а об интересных цифровых продуктах, где каждая лекция подготовлена, специально отсмотрена и смонтирована, снабжена раздаточным материалом. Студенты отмечали, что такие лекции более приятны, чем живые в потоковых аудиториях. Не спорю, что на Лотмана или Мамардашвили нужно идти лично, но многих других преподавателей можно воспринимать онлайн, потому что в хороший онлайн вложено больше труда, эта лекция лучше осмыслена, в ней расставлены акценты и т.д.

— Интересно, откуда у преподавателя возьмется больше времени для того, чтобы монтировать и осмысливать собственные лекции, а еще общаться с десятками учеников?

— Время действительно оказалось у преподавателей самым дефицитным ресурсом этой весной, что удивило Минобр. Первоначальная интуиция ведомства была простой: раз люди не тратят время на дорогу, на аудиторные перемещения, должны появиться свободные часы. Но наш опрос обнаружил обратную ситуацию: нагрузка на преподавателей увеличилась кратно, время съедается прежде всего. Непродуктивное время перемещений оказалось продуктивным, оно было буфером, позволяющим человеку умственного труда переключиться с одной задачи на другую. Дистанционный формат стал игнорировать буферы, задачи сыпались беспрерывно, и усталость быстро накапливалась. Ответ на ваш вопрос подразумевает вообще другую организацию образовательного процесса. При переходе на цифру в нем не может остаться только две роли — преподавателя и студента, требуются еще продюсеры, модераторы, координаторы и даже сами студенты в роли не потребителей, а волонтеров общего образовательного трека.

У нас сейчас есть ассистенты и менеджеры на кафедрах, но они скорее осуществляют контроль и учет, нежели помогают преподавателям и формируют комфортную среду. Новый формат требует иного: центр коммуникативных потоков должен уводиться от преподавателя, оставляя тому время на интеллектуальную деятельность и связанный с ней досуг. По-хорошему, профессору, чтобы нормально существовать онлайн, нужно три-четыре ассистента: и для монтажа лекций, и для разбора сообщений студентов, и для формирования волонтерской среды в студенчестве — за этим будущее. И наоборот, любые попытки закрутить гайки, загнать преподавателей в цифровые платформы, лишив свободного времени, убьют дистант. Мы заметили еще один парадокс в опросе: преподаватели признаются, что их нагрузки растут, но вместе с ними растет и страх увольнения. Вот это очень кривая ситуация, обратная тому, что хотелось бы видеть.

— Мне кажется очень странным ждать от цифры большей свободы преподавателя, когда крен в сторону учета и контроля виден уже сейчас. Азиатские коллеги давно гордятся своими системами распознавания лиц учеников, позволяющими мониторить интерес к тому или иному фрагменту лекции, и прочими чудесами цифровизации, которые напоминают антиутопию.

— Я скажу так: возможность тотального контроля могла бы являться преимуществом и достоинством. Революция в опросах общественного мнения произошла, когда стал внедряться тотальный контроль, то есть когда мы стали собирать параданные и их анализировать, добиваясь большей точности. Но все можно использовать во зло, это так. Думающему преподавателю было бы интересно посмотреть, как воспринимается разными студентами его лекция, в каких местах случился провал и студенты уткнулись в смартфоны. Это же здорово, когда у тебя записано собственное выступление не только в видеоформате, но и с учетом других разнообразных характеристик. Однако если связать все с палочной системой, прописать во ФГОСах, заменить самоанализ ведомственным надзором, да, будет катастрофа. Но при чем тут цифра? Проблема не в ней, а в тех практиках, которые развиты у нас офлайн и грозят перекочевать в онлайн. Само по себе цифровое образование могло бы способствовать рефлексивной позиции как учителя, так и ученика, усилить связь обоих, что является важнейшим компонентом воспитания. Признаю, подводных камней много, и именно поэтому критика дистанта очень полезна: пока мы еще можем повлиять на его будущий облик, нужно это делать.

Источник - https://www.kommersant.ru/doc/4424531

***

Комментарий: Почему отечественному образованию так не везет с реформами

Предпринимая очередную реформу образования, мы все время боимся «отстать» от мировых лидеров. Когда возник этот страх и что мы знаем об истории собственной школы, рассказывает Алексей Любжин, руководитель магистратуры «История и культура античности» Университета Дмитрия Пожарского, автор монографии «История русской школы».

Ситуация пандемии создала тот хаос в образовании, который чреват любыми реформами. Однако о дистанционном обучении за эту весну мы по-хорошему узнать ничего не успели: весь наш онлайн был инерцией офлайна, это не то же самое, что полномасштабная реформа. У Викентия Вересаева в мемуарах приводится одно воспоминание: как он давал отзыв на действие некоей «искусственной» и «естественной» целебной воды. Химической разницы между ними замечено не было, однако «естественную» сопровождал слабый радиационный фон, который как раз и обеспечивал целебный эффект. Мне все больше кажется, что с онлайновым и офлайновым образованием мы попадаем в такую же ловушку: состав одинаковый, а фон разный. Проблема только в том, что «радиация» в образовании изучена гораздо хуже.

По горячим следам этой весны поделиться хотелось бы двумя соображениями: первое — не все в образовании зависит от того, что говорит преподаватель на занятии, важную роль играет и то, что говорят студенты друг другу на перемене, как они ощущают пространство своего вуза (или школы, если говорить о детях), как его формируют. Это все та же «радиация», о которой шла речь выше: можно ли обеспечить ее посредством гаджетизации, цифровизации — совсем не очевидно. Второе — спешный переход на онлайн-обучение уже сделал возможными такие практики, которые лично мне (и всему нашему преподавательскому составу) кажутся унижающими достоинство студентов. Скажем, возникло удивительно неприличное слово для всех, кто знаком с греческим языком,— прокторинг: то есть система дистанционного слежения за учащимся, препятствующая списыванию. На мой взгляд, если ты обучаешь студента, нужно ему доверять, пока не доказано обратного; если же недоверие заложено институционально, то задания следует придумывать так, чтобы они позволяли пользоваться всей мировой базой ресурсов (и, кстати, это не так сложно). Пока цифра только поспособствовала росту недоверия и усилению контроля, а насколько это вредит образованию, говорить излишне.

Сила инерции

Если же смотреть на предыдущий опыт реформирования русской школы, то надо признать, что поступательного прогресса мы здесь не увидим. Сторонники эволюционной теории обычно ссылаются на количественные показатели: безграмотность снизили, число выпускников вузов растет и т.д. Нынешняя цифровизация, по идее многих, должна подарить нам здесь очередные победы: доступность образования для всех, массовый сбор и обработка данных, доказательность, сплошное внедрение передовых методик… Плоды всего этого мы увидим, конечно, потом. Образование — инерционная вещь: наш современный мир до сих пор держится на тех знаниях, которые подарили нам гении XVII века (Декарт, Паскаль, Ньютон, Лейбниц, Ферма). Все они были людьми такого качества образования, которое сейчас не производится: попробуйте найти математика уровня Ферма, который мог бы написать трактат об образовании на латыни. Советские естественно-научные успехи — плод царской школы, и здесь за ХХ век нами тоже было многое утеряно. Я люблю предлагать людям мысленный эксперимент: предположим, у вас есть некое ведомство под руководством Курчатова, которое работает над атомным проектом. Курчатов окончил Симферопольскую гимназию, потом Крымский университет, то есть это человек с дореволюционным образованием. А теперь представим себе, что его знания вдвое хуже, чем были на самом деле, а его рабочих — вдвое лучше. Рабочие в свободное от работы время решают квадратные уравнения, а вот Курчатов продифференцировать функцию не может. Каких результатов достигнет ведомство?

Очевидно, что для успешного образования важна не только массовость и повторяемость, но и связь с личностью ученика, адекватность его запросам.

В царское время хотели к 1930-м годам ввести полное обязательное начальное образование для всех, а кое-где (Петербург, Москва, Крым) этих показателей достигли уже в начале века. Сейчас даже всеобщее среднее образование считается недостаточным, но какой ценой мы этого добились? Назвали какой-то уровень образования средним, а он не дотягивает до царских высших начальных училищ, какой-то уровень образования — высшим, а он несопоставим с прежними гимназиями… Зато статистика красивая и есть миф, что мы на правильном пути.

Вот еще один пример в копилку мыслей об инерционности образования. В Российской империи был десяток университетов, все в крупных губернских центрах. Последним в 1910 году открыли Саратовский, и еще в военную и революционную эпоху пытались создать университет в Перми. Теперь у нас университетов гораздо больше, каждый областной центр располагает своим. Иногда, как, скажем, в Вологде, эти новейшие вузы размещены в старых гимназических зданиях — что более чем символично. И хотя за ХХ век старые вузы частью деградировали, все же и по сей день, если мы возьмемся перечислять российские университеты, которые хоть как-то котируются, наш список удивительным образом совпадет с дореволюционным перечнем (прибавится разве что новосибирский вуз). Школа, образовательная традиция не возникает на голом месте, иногда ее пытаются «переносить» (например, Дерптский университет в 1918 году был переведен в Воронеж), но и тут успех зависит от многих факторов. «Переселение» в цифру тоже очень рискованная вещь, потому что «переселять» нужно не отдельные дисциплины или предметы, а школу как таковую, со всей ее «радиацией», при том что о существовании последней многие менеджеры образовательных процессов вообще не осведомлены.

Тропой реформ

Мы, правда, очень мало что знаем о развитии образования, особенно отечественного, и именно поэтому нам так трудно говорить о реформах. Советская историография, доказывая успехи своего всеобуча, погружала предшествовавшую эпоху во мрак, а досоветская — страдала традиционной русской установкой: «Мы никуда не годимся, все, что мы делаем, полная дрянь, а вот французы и немцы молодцы». Чтобы разобраться в этих умолчаниях и рыданиях, требуется обращаться к документам, первоисточникам, а это труд. Известно, например, что существовало два типа общеобразовательных школ в ведении Министерства просвещения — гимназии и реальные училища (в дополнение к ним были еще и кадетские корпуса, и семинарии, и коммерческие училища, и лицеи — дореволюционное образование отличалось большим разнообразием). Вторые изначально задумывались по типу наших ПТУ, но потом появились технические училища и ремесленные школы, которые взяли функции ПТУ на себя. Поэтому при Александре III реальные училища стали такими же общеобразовательными школами, как и гимназии, но более практического направления. Разумеется, в ту пору все возмущались низким качеством образования, которое там дается.

Принимая во внимание эту критику, мы не должны забывать, что выпускник реального училища, получивший в аттестате четверку по немецкому, мог не только свободно читать, но и писать статьи по биологии на иностранном языке (это, например, факт биографии известного впоследствии советского биолога Александра Любищева). Дореволюционной школе была свойственна адекватность оценки: удовлетворительно — удовлетворяет, это не замена двойке; хорошо — это и правда хорошо, то есть можно читать и писать. В дальнейшем, при Петре Ванновском (он был военным министром при Александре III, а Николаю II почему-то пришло в голову назначить его министром просвещения) первые классы гимназии и реального училища сравняли по программам, убрав почти из всех гимназий (за исключением нескольких академических) обязательный греческий язык. Примечательно, что немецкие гимназии в империи отказались идти на преобразования, сохранив прежние порядки. То есть демократизация образования шла своим ходом, но на нее была живая реакция среды: что-то отстаивали, что-то все же меняли.

Одним из коварных реформаторов, на мой взгляд, являлся граф П.Н. Игнатьев — знаменитый министр просвещения периода Первой мировой. Это был политик нового времени: написав историю русской школы, я прочитал множество выступлений царских министров и обнаружил, что речи Игнатьева совершенно невозможно конспектировать, он ратует за все хорошее против всего плохого, призывает «повысить уровень» и «предоставить возможности» и т.д. Очень похоже на современных демагогов и, что характерно, вело к такому же хаосу в образовательной системе. Поскольку время было военное, Игнатьев разрешил, как у нас сейчас в школах, получать аттестат об образовании, не сдав итоговых экзаменов (аналог ЕГЭ), сдавать экзамен не целиком, а частями, и т.д. В смысле временных мер это были объяснимые шаги, но впоследствии он надеялся все послабления возвести в норму, что грозило явным снижением качества обучения. С другой стороны, систему подтачивали неадекватные правила вступительных испытаний, в частности много вреда тем же кадетским корпусам принесла система баллотировки: когда принимали не тех детей, которые были лучше готовы, а тех, которые имели дополнительные преимущества в силу заслуг родителей (георгиевских кавалеров, раненых и проч.). Конечно, масштаб «выборочности», до которого дошла советская система (с недопуском одних и квотами для других), уже сложно с чем-то сравнивать.

Помимо качества и доступности образования в стране реформаторов системы, как правило, всегда волновала встроенность в мировой контекст. Так, еще недавно мы старались угнаться за болонской системой, теперь мчимся за цифрой… Возможно, здесь мы имеем некую реакцию на долгое «закрытое» существование нашей школы. Александр Блок жаловался, что «элементарного Тойбнера (то есть лейпцигского издания античных авторов.— "О") приходится ждать месяц». Я, будучи студентом филфака, своего Тойбнера ждал больше года: был такой магазинчик в Москве — заказываешь и ждешь, привезут или нет, сочтут ли, что книга дозволительна… Имперское образование оставалось открытым, органически связанным с Западом, советское — закрытым. Интересно, что советские школьные методики лучше всего прижились в азиатских странах, которым замкнутость свойственна уже в силу особенностей письменности. Но из нас-то китайцев сделали насильно, и теперь мы совершаем мучительные толчки во все стороны, чтобы «выйти в мир»,— часто они остаются нелепыми и опять-таки без внятного понимания, какой стоит быть русской школе.

А воспитатель кто?

Наконец, есть проблема, которая роднит дореволюционную и советскую образовательные системы,— это проблема воспитания. Устойчиво передавать ценности, препятствовать разложению нравов ни одна, ни другая не умела, и тем смешнее, конечно, все современные сетования, что вот, мол, нынешняя школа не воспитывает детей, давайте брать пример с Советского Союза. Если бы наша власть была последовательной, она должна была бы признать, что результаты воспитания советской школы явили себя еще в 1990-е годы, когда действовали люди, целиком и полностью взращенные Союзом. Но должен сказать, что императорская школа здесь вряд ли сильнее: я не доведу свою апологию до очевидного конфликта с истиной. По-видимому, структура (какая бы идеальная она ни была) не воспитывает, а воспитывают личности, причем не просто сами по себе, но встроенные в контекст социальных отношений: важно то, как относятся к преподавателю окружающие, как он сам чувствует себя в обществе, и т.д.

В дореволюционное время преподаватель гимназии мог получать неплохое жалованье, но оно все же было в три раза меньше, чем у служащего железнодорожной конторы, и в полтора раза меньше, чем у банковского клерка, хотя уровень образования последних часто оказывался ниже. Деньги здесь только внешний показатель реального статуса человека. У меня есть большие опасения, что неумелая цифровизация может только усугубить нашу хроническую проблему, низведя учителя или преподавателя до уровня «оператора обучающих процессов». Если реформа спускается преподавателям сверху, если школа не влияет на то, какой ей быть завтра,— это уже очень о многом говорит, и определенным образом «воспитывает» всех участников образования. Я вспоминаю замечательную фразу профессора Ф.Ф. Зелинского: если элита не берет на себя образовательный труд, который бы оправдывал ее положение, то она готовит революцию, сметающую эту элиту. Мысль за прошедшие годы, как мне кажется, ничуть не потеряла актуальности.

Источник - https://www.kommersant.ru/doc/4424628?from=doc_vrez


Об авторе
[-]

Автор: Ольга Филина

Источник: kommersant.ru

Добавил:   venjamin.tolstonog


Дата публикации: 02.08.2020. Просмотров: 62

zagluwka
advanced
Отправить
На главную
Beta